— Сходим, а? — попросил Пашка.

— Тащиться далеко.

— Ну сходим, Васейко… Я ведь и дороги не знаю.

Васей угрюмо смотрел на него.

— Знаешь что, — сказал Пашка, — я отдам тебе… отдам тебе свою самописку, ту синенькую, помнишь?

— Насовсем?

Пашка кивнул.

В глазах Васея запрыгали огоньки. Чтоб не выдать себя, он лениво потянулся:

— Ох и далеко же это. Если б на оленях, а то пеши…

Но Пашка знал, что Васей уже побежден и ломается лишь из приличия.

Часа полтора шли они тундрой, огибая болотца, перепрыгивая ямы, продираясь сквозь упругие заросли яры — так в Малоземельной тундре называют низкий кустарник полярной ивы и березки.

Берега Мохового озера заросли тростником и осокой. Под ногами гремели куски нерастаявшего льда, хрустели мокрые стебли, звучно чавкала топь, точно кто-то откупоривал большие бутылки. Один раз Васей споткнулся обо что-то и, наверное, упал бы в хлюпающую жижу, если б не успел схватиться за Пашку.

Васей выругался, отдышался и сказал:

— Только про самописку не забудь… Насовсем…

— Не бойся.

Васей пошел веселей и больше не ругался.

— Тихо, — прошептал он замирая. — Вот здесь я их видел. Подождем.

Они застыли. Было очень тихо. Неподвижное озеро словно ждало чего-то. Ни ветерка, ни шороха. Только легкие белые тучки плыли в небе, отражаясь в чистой глади озера. Часа полтора простояли так они, продрогнув, и Пашка уже решил, что Васей наврал обо всем, а он, дурачок, доверился ему.

Пашка молчал и в душе проклинал приятеля.

Лебеди появились внезапно, и после такого долгого ожидания Пашка вначале даже не поверил своим глазам.

Впереди плыла огромная белая лебедиха, красноклювая и быстрая, а за ней словно катились по воде серовато-белые шарики — три совсем крохотных птенца. Они во всем старались подражать матери: так же, как и она, ловко загребали перепончатыми лапками воду, упруго изгибали тонкие шеи и, как по команде, ввинчивали их в воду, показывая небу смешные хвостики.

— Подойдем поближе, — шепнул Пашка, — они еще и летать не могут.

— А ты ел когда-нибудь лебединое мясо?

— Нет.

— Уж и вкусно! Жирное. Не то что гусятина. А эти знаешь какие! — Васей кивнул на птенцов. — Во рту таять будут. Молодое мясо.

— У-у, живоглот. — Пашка толкнул Васея в бок, под ногой туго что-то треснуло, и выводок мгновенно вильнул в сторону. Теперь впереди неслись малыши, а мать, чуть отстав, тревожно оглядывалась на тростник.

— Тише, они еще подплывут, — шепнул Пашка.

Он уже представлял, как они поймают птенцов, принесут в чум, соорудят из ящика клетку, и птенцы проживут там до весны, вырастут, окрепнут, а весной, когда с юга потянутся в тундру лебеди, Пашка выпустит их, и они, радостно хлопая крыльями, ринутся навстречу, и воздух огласится их приветственными криками: «Кланк-кланк».

Но пока что лебедята плыли по озеру, и Пашка вдруг ясно представил себе, что случится с ними, если он не поймает их. Ударят морозы, легкий пух и перышки не защитят их от холода, воду скует лед. Их слабые клювы не пробьют его, и в одно морозное утро эти светло-серые, подвижные, как мышата, птенцы превратятся в ледышки.

Вот они, забыв о недавнем шуме в тростниках, приблизились к самой границе осоки и камыша. Протяни, казалось, руку — и коснешься их крохотных и ладных телец, спинок, аккуратно прикрытых крылышками, упруго изогнутых шеек.