Такова  была природа моего страха перед вещами, которые я втягивал в себя на пустых прибрежных  улицах Арроманша, все сразу. Мой взгляд был обращен к серым каменным стенам,  граничившим с садами, заросшими сорняками садами, позади некогда величественных  отелей справа от меня. Затем мое внимание переключилась на окна, вставленные в  изъеденный солью кирпич и столетиями обдуваемые влажными ветрами. И в окнах третьего  этажа здания, соседствовавшего с заброшенной церковью, я увидел фигуру.

Я  остановился и вдохнул так резко, что даже издал короткий вскрик, который тут же  проглотил.

Я  почувствовал на себе внимательный взгляд фигуры. Она наблюдала за мной, а затем,  в тот момент, когда я посмотрел в ее сторону, внезапно отвернулась. Не исчезла,  а просто повернулась ко мне спиной. Она была облачена в нечто длинное, гладкое  и бледное, что сочеталось тоном с тем белесым светом, которым когда-то, очень  давно, восхищались здешние импрессионисты. На голову фигуры был накинут капюшон, а лицо закрыто обеими руками, чтобы я не видел его выражения.

-  Господи, - произнес я дрожащим голосом.

-  Что? - спросил Тоби, глядя на меня и хмурясь с усталым равнодушием.

Я  сглотнул, не в силах говорить, охваченный холодным параличом кратковременного и  сильного шока.

Тоби  повернулся и проследил за моим взглядом.

-  Что? - повторил он.

Я  указал на окно.

-  Там.

Он  пожал плечами, поэтому я встал рядом с ним.

-  Там! - Я ткнул пальцем в сторону окна, в котором все еще стояла фигура, явив  себя нам и все же умоляя нас не смотреть на нее, чтобы мы не видели ее скорбь.  Это был не траур, а запустение. Я сразу понял это.

-  На что я смотрю... О, да. Но...

-  Она отошла. Отвернулась. Закрыла лицо.

-  Давай сходим, посмотрим, - предложил Тоби и поспешил через улицу к стене сада.

-  Нет. Нет, - воскликнул я, поразившись его полной нечувствительности. Фигура в  окне требовала соблюдения почтительной дистанции. Чтобы после короткого взгляда  ее оставили в покое. Я понял это инстинктивно. Но Тоби являлся редким нахалом.  По отношению к чувствам других людей он, если честно, был вандалом и  нарушителем. Его непрестанные поиски ощущений, всего эзотерического и  странного, внутренних переживаний, извлеченных на свет, риска и опасности,  тревожили меня в тот момент, на дороге, больше, чем все остальные занятия, за  которыми я наблюдал его в течение всех двадцати трех лет нашего знакомства.

Но  я не мог рационально объяснить, почему это его беспардонное вторжение  шокировало меня до тошноты. Он не глотал неопознанные таблетки, не терялся  преднамеренно в незнакомых местах, не ходил в поход по труднодоступной  местности без надлежавшего оборудования, не залазил в темные окна, не  провоцировал нестабильных людей пьяным состоянием и грубой речью. Здесь его  вторжение понесет более суровое наказание. Навязываться и вмешиваться было бы  кощунством. Откуда я это знал, не могу объяснить. Достаточно сказать, что это  было место, где множество людей погибло страшной смертью в забытой войне. И как  мы с Тоби видели, там, где столькие закончили свои дни в вихре насилия, они  "пропитали" все вокруг своим желанием остаться. Навсегда вцепились в  то место, где когда-то видели свет. Я предупредил Тоби об этом царстве, которое  можно почувствовать или увидеть мельком, лишь в определенных местах в  определенное время. Но иногда двери этого региона, который, как мне кажется,  является своего рода параллельным небытием, бывают широко распахнуты. Как здесь,  что объясняло мою чрезвычайную нервозность с тех пор, как мы сошли с парома,  каждую неделю заканчивавшего свой маршрут на этом полузаброшенном побережье  Нормандии.