Госпожа  Ван ден Брук спит в большой кровати за правой дверью. Я вхожу в главную  спальню. Света тут нет, толстые портьеры ниспадают до самого пола. Ничего,  кроме кромешной тьмы... и голоса. В моих ушах раздается треск.

-  Кто здесь?

Я  замираю, чувствуя, будто очутился под водой и пытаюсь вдохнуть, но не могу. Мне  хочется убежать отсюда. Потом едва не называю свое имя, как привык делать,  когда жильцы звонят мне вниз по внутреннему телефону. Алло, Бобби слушает.  Чем могу помочь? Одергиваю себя, прежде чем с губ срывается первое слово.

-  Джемима, это ты?

Не  остановилось ли мое сердце в своей клетке из тонких костей и прозрачной кожи?

-  Который час? - произносит госпожи Ван ден Брук. - Где мои очки?

Прислушиваюсь  и представляю, как Джемима в соседней комнате встает с кровати, не раздумывая,  поскольку у нее нет других вариантов. За стеной тихо, но если Ван ден Брук не  замолкнет, то это ненадолго. Откуда-то спереди доносится шорох. Я знаю, что  там, в темноте, птичья лапа тянется к выключателю настольной лампы. Если свет  загорится, за этим может последовать крик.

Не  могу пошевелиться.

-  Кто там? - спрашивает она более низким голосом. Мне представляются косые глазки  и выступающий ротик без губ. Снова слышу, как ее длинные когти скребут по  деревянной поверхности прикроватного столика. Свет не должен загореться, иначе  мне конец. Я кидаюсь на звук ее голоса.

Что-то  твердое и холодное врезается мне в голени, и голову пронзают голубые иглы боли.  Я налетел на металлический край ее кровати, а значит, попал не в ту часть  комнаты, в какую хотел.

Сквозь  стеклянный абажур настольной лампы вырывается зеленоватый свет, заставляя меня  вздрогнуть. Госпожа Ван ден Брук восседает среди пухлых подушек с  поблескивающими наволочками. Из-под соскользнувшего покрывала выглядывают ее  острые плечики и шелковая ночная рубашка. Сквозь кожу проступают ключицы.  Должно быть, она спит, не опуская головы, готовая цыкнуть на Джемиму, когда та  утром принесет ей завтрак.

Красные  маленькие глазки смотрят на меня. Лицо у нее удивленное, но не испуганное.  Некоторое время она не может вымолвить ни слова, а я стою перед ней,  ошеломленный, и по всей голове у меня выступают колючие капельки пота.

-  Что ты делаешь в моей комнате? - В ее голосе нет и намека на сонливость; она  давно уже бодрствует. Даже волосы у нее не спутались, не смялись на затылке. Ее  голос звучит все резче, заполняет всю комнату: - Так и думала, что это ты.  Всегда знала, что тебе нельзя доверять. Ты все время подворовываешь.  Драгоценности. С самого начала тебя подозревала.

-  Нет. Это был не я. - Я снова ощущаю себя пятилетним мальчиком, стоящим перед  столом директора приюта.

-  Утром я распоряжусь тебя казнить. Ты омерзителен. - Лицо у нее начинает  трястись, и она подтягивает простыни к подбородку, словно пытаясь спрятать свое  птичье тельце в блестящей ночнушке от моего взгляда. - Люди меня еще  благодарить будут, что я тебя усыпила. Тебя надо было еще в колыбели придушить.  Зачем вообще оставлять жить таких, как ты?

Все  это я уже слышал раньше, когда она была не в духе. Но по-настоящему меня злит  лишь ее подозрение, будто мне хочется пялиться на ее тощее тело в шелковой  ночнушке.