– Зачем?

– Рассорить нас. Взрастить во мне чувство вины. Помешать нам в один прекрасный день объединиться и восстать против неё… не знаю. – Он вновь уставился в пространство отсутствующим взглядом. – Иногда мне кажется, ей очень хочется отдалить меня от всех, кроме неё самой. Возможно, она сделала это, чтобы я убедился: по настоящему в меня не верит никто, кроме неё.

– Я верю.

Ева сказала это со всей деликатностью, на какую была способна. Не гордо, не настойчиво, просто напоминая. И когда Герберт вновь сфокусировался на её лице, его собственное самую капельку смягчилось:

– Я знаю.

На миг Еве захотелось отложить Дерозе. Вернувшись на кровать, вытащить из несчастного замкнутого мальчишки того Герберта, с которым она познакомилась на замковой лестнице.

Вместо этого она наконец провела смычком по струне «ля», пробуя звук на вкус, и, найдя его тускловатым, вспомнила, что давно не канифолила смычок.

– Я сейчас. – Бережно положив виолончель на пол, под внимательным взглядом Герберта Ева достала канифоль из футляра.

Часто канифолить она не любила. Раз в неделю или две было вполне достаточно: качественной немецкой канифоли хватало надолго, да и пыли на струнах и корпусе при таком раскладе оставалось меньше. Хотя Ева всё равно не забывала после каждого занятия исправно протирать Дерозе мягкой тряпочкой.

Открыв пластиковый футлярчик, думая о своём, она методично водила смычком по смоляному бруску, пока – после четвёртого движения – запоздало не заметила, как белый волос обретает коричневый оттенок, а пальцы осыпает нечто чужеродное.

Уставившись на канифоль, Ева удостоверилась, что вместо солнечной смолы пластиковый прямоугольник заполняет подозрительно знакомый порошок. Чуть светлее и желтее какао.

Втянула носом воздух.

– Мэт!!!

Демон проявился спустя пару секунд.

– Какой комплимент художнику – когда по творениям мигом распознают почерк творца…

– От твоих «творений» веет прискорбным однообразием. – Ева переборола желание отряхнуть пальцы и смычок, перепачканные в иллюзорной корице. – Когда художник мусолит одну и ту же тему, это попахивает деградацией.

– Разве можно вменить мне в вину любовь к этюдам в коричных тонах?

– Хватит пастись в моей голове! Верни мне канифоль!

– Просто хотел придать обстановке чуть больше подобающего романтизма. Или предпочитаешь естественным ароматизаторам воняющие свечи? – Демонстративно тяжело вздохнув, Мэт изобразил позёрский щелчок пальцами. – Скучный мещанский консерватизм.

– Только одно меня и радует, – сморщила нос Ева, когда волос вернул себе подобающую белизну, а канифоль обернулась положенным золотистым бруском. – Месяц на исходе, так что скоро мы с тобой попрощаемся.

В повисшем в комнате молчании, приправленном широкой улыбкой Мэта и хмыканьем Герберта, она припомнила уроки с Эльеном.

Застонала:

– Вот чёрт…

– Предпочитаю «демон», – услужливо откликнулся Мэт. – Не считай меня славянофобом, просто звучит более складно.

…в иномирье и время измеряли по иному. К примеру, керфианский день делился на десять часов вместо земных двадцати четырёх. А год – на шесть месяцев вместо двенадцати.

В каждом из которых вместо тридцати дней было примерно шестьдесят.

– Мы попрощаемся с ним вскоре после Жнеца Милосердного, – сообщил Герберт с явным сожалением. – Если он не нарушит условий контракта раньше. На что я, откровенно говоря, надеюсь.

– Да брось, малыш, неужто я так тебе немил? – Демон всем своим видом воплощал оскорблённую невинность. – Разве я не помогаю капельку сбить твой зашкаливающий градус серьёзности? Не веду себя как пай мальчик, не мешая вам миловаться и ворковать?

– Если вспомнить, что вытворяли тебе подобные, заполучив себе тело, – пожалуй.