Даже сейчас Ева помнила всё в мельчайших деталях. К примеру, какими были глаза брата, когда, вдоволь насмотревшись на их пальцы, он поднял взгляд.

Взгляд, уже тогда принадлежавший мертвецу, которым он стал две недели спустя.

«А если я просто не могу?..»

– …Ева?

Она моргнула. Лишь сейчас осознав: память уволокла её так глубоко в прошлое, что голосу Герберта не сразу удалось вернуть её оттуда. Лишь сейчас она поняла, насколько душеспасительные речи, которые она обращала к некроманту не так давно, напоминали давние интонации сестры.

Насколько слова их мёртвого брата напоминали иные изречения Герберта.

– Скажи, зачем тебе нужен призыв Жнеца?

Вопрос вырвался у Евы внезапно. Для него, но не для неё. И, конечно же, Герберт помрачнел – недоумевая, зачем нужно портить дурацкими вопросами такой хороший день, сыпавший на них редкий снег.

Не спросить Ева не могла.

Она обязана сделать то, что не попыталась сделать шесть лет назад. То, что так и не получилось у Динки. То, что толкало Еву читать проповеди колючему венценосному снобу, тогда ещё бывшему ей никем, – или убедиться, что в действительности она снова не имеет на это права.

Только теперь не из за трусости.

– Ты и так сделал то, чего не удавалось никому до тебя. Изобрёл новый вид стазиса. Посмертную регенерацию. Способ поднять разумное умертвие. Ты уже  вошёл в историю. А если проживёшь долгую жизнь, вместо того чтобы с немалой вероятностью погибнуть в двадцать три, совершишь ещё десяток великих открытий и прославишься ещё больше. Укреплять власть королевской династии тоже ни к чему, учитывая грядущий переворот. Мираклу, конечно, не помешает поддержка нового Берндетта, но он может обойтись и без неё. Так почему ты так хочешь призвать Жнеца?

– Потому что могу. – Прижав ладони в перчатках к замковой стене по обе стороны от её лица, Герберт отстранился на расстояние выпрямленных рук. – У каждого своё предназначение. Моё – такое.

– Кто тебе это сказал? Отец? Айрес?

– Они. И я сам. Я верю, что мне неспроста даны такие силы. – Он отстранённо качнул головой. – Мало кто в народе помнит имена тихих некромантов учёных. Даже открывших фундаментальные законы. Зато Берндетта помнят все.

– Значит, амбиции? Гордыня, жажда славы, мания величия – вот что тобою движет?

– Да, – ничуть не смутившись, сказал Герберт, подпуская в голос ту едкость, которую в разговорах с ней он уже давно себе не позволял. – И амбиции, и гордыня, и всё остальное, чего не должно быть в хорошем, правильном мальчике, каким, наверное, ты хотела бы меня видеть. Но не только. Не в первую очередь. – Резко отступив на шаг, он отвернулся, сложил руки за спиной, глядя в небо. – Ты можешь представить, что это такое – быть богом? Соприкоснуться с тем, кто вечен, мудр и стар, как сама Вселенная? Ощутить бесконечную мощь в себе, убедиться, что ты и правда избран Им, достоин Его благословения? Всё равно что на минуту стать солнцем. Это самое высокое, самое прекрасное, что кто либо из наделённых Даром способен совершить, самое волшебное, что он может ощутить.