– Да, я имею трех взрослых дочерей, – стонала сентиментальная сорокалетняя домовладелица. – Одну я выдала за богатого купца из Астрахани. Он вдовец, но они счастливы. Дворяне богатые нынче довольно редки; чиновники зависят от места: доходное место, и хорошо; а то и есть нечего; ученые получают содержание небольшое: я решила всех моих дочерей за купцов отдать.

– Это так, – отвечала камергерша, несколько обиженная предпочтением, оказываемым купеческому карману. – Только будет ли их склонность?

– Н… ну, какие склонности! Помилуйте, это все выдумки. Я сказала, чтобы у меня в доме этих русских романов не было. Это всё русские романы делают. Пусть читают по-французски: по крайней мере язык совершенствуют.

– Вот это очень, очень благоразумно, – подтверждала Мерева.

– Да сами согласитесь, к чему они все это наклоняют, наши писатели? Я не вижу ничего хорошего во всем, к чему они все наклоняют. Труд, труд, да труд затрубили, а мои дочери не так воспитаны, чтобы трудиться.

– А кто же будет выходить за бедных людей? – вмешался Зарницын.

– За бедных?.. – Домовладелица задумалась и, наконец, сказала: – Пусть кто хочет выходит; но я моих дочерей отдам за купцов…

– За человека страшно! – произнес, пожимая плечами и отходя в сторону, Зарницын.

– Просто дура, – ответил ему кто-то.

Зарницын сел у окошечка и небрежно переворачивал гласированные листы лондонской русской газеты.

– Что читаешь? – спросил его, подсаживаясь, Розанов.

– «Слова, слова, слова», – отвечал, снисходительно улыбаясь, Зарницын.

– Гамлет! Зачем ты только своих слов не записываешь? Хорошо бы проверить, что ты переговорил в несколько лет.

– «Слова!»

– Именно все вы, как посмотришь на вас, не больше как «слова, слова и слова».

– Ну, а что твой камрад Звягин, с которым вы университет переворачивали: где он нынче воюет? – спрашивал за ужином Ипполита Вязмитинов.

– Звягин воюет? помилуй! смиренный селянин, женат, двое детей, служит мировым посредником и мхом обрастает.

– На ком он женат?

– Никона Родивоновича помнишь?

– Еще бы!

– На его дочке, на Ульяночке.

– Господи боже мой! а мотался, мотался, бурлил, бурлил!

– Из бродячих-то дрожжей и пиво бывает, – возразил Розанов.

– А уж поколобродил и подурил.

– Все мы на свой пай и поколобродили и подурили.

– Н-нну, не все, я думаю, одинаково, – с достоинством отвечал Вязмитинов. – Иное дело увлекаться, иное метаться как угорелому на всякую чепуху.

– Да-с, можем сказать, что поистине какую-то бесшабашную пору прожили, – вмешался еще не старый статский генерал.