Майкрофт щелкнул выключателем, и зажегся маленький красный огонек.

— Оно?

— Оно, — ответила Полли, внимательно глядя на маленькую невзрачную коробочку.

— Что-то ни яиц, ни кур не видать, — заметила я.

— Ничего, — вздохнул Майкрофт. — Может, это просто машинка для красного огонька. Черт бы побрал мою стертую память! Кстати, а какое именно устройство очищает память?

Мы оглядели мастерскую на предмет самых странных и наиболее непонятных штуковин. Любая из них могла оказаться очистителем памяти, но точно так же могла являться устройством для выемки яблочных сердцевинок.

Мы немного помолчали.

— Я по-прежнему считаю, что в защиту надо поставить Пачкуна, — сказала Полли, наверное, самый большой фанат крокета в нашей семье.

— Может, ты и права, — кивнула я, внезапно устав барахтаться против течения. — Дядя, твое мнение?

— Полли лучше знает, — ответил он. — Я несколько притомился. Кто хочет посмотреть «Назови этот фрукт» по телику?

Мы согласились, что это самый подходящий способ расслабиться под конец дня, и вскоре я впервые в жизни смотрела тошнотворную викторину. Только на середине шоу я осознала, какую дрянь мне показывают, и с головной болью отправилась спать.

Глава 30

Неандертальцы как нация

Неандертальцы, генетически воссозданная собственность корпорации «Голиаф», нашли неожиданное применение в Гранитогрыззенском колледже для политических деятелей. Вчера четыре особи были официально назначены в класс «Публичный кабинет правдивой экономики». Неандертальцы, чье высокое искусство чтения по лицам предрасполагает их к распознаванию лжи, используются студентами для оттачивания искусства вранья — эта способность может оказаться полезной будущим политикам. «Ребята, эти неандеры замечают всё! — заявил мистер Диксон, студент-первокурсник. — От них не ускользает даже легкое преувеличение или тактическое упущение!» Преподаватели колледжа полностью довольны неандертальцами и сообщают частным образом следующее: «Если бы пролетариат улавливал ложь хотя бы вполовину так хорошо, как они, нам пришлось бы очень несладко!»

Охота за «Застарелой похотью» заняла все утро, но особого успеха не принесла. Ган опережал нас почти на два года. Из ста напечатанных экземпляров шестьдесят два за последние восемнадцать месяцев сменили владельца. Поначалу за них запрашивали скромную тысячу фунтов, но нашелся некий таинственный покупатель с бездонными карманами, который взвинтил цены, и последний экземпляр ушел на аукционе «Агата» за семьсот двадцать тысяч — беспрецедентная сумма даже за довоенную Фаркитт.

Вероятность обнаружения хотя бы одного экземпляра «Похоти» становилась все более призрачной. Я позвонила агенту Фаркитт, и тот сообщил, что вся библиотека его клиентки конфискована, а саму семидесятилетнюю писательницу, прежде чем отпустить, долго допрашивали насчет ее продатской политической деятельности. Даже посещение библиотеки Фаркитт в Дидкоте ничего не дало: их оригинал рукописи и подписанный экземпляр «Похоти» изъяли некие «правительственные агенты» около полутора лет назад. Библиотекарь встретил нас в мраморном зале со скульптурами и, попросив нас говорить потише, доложил, что все имеющиеся экземпляры всех романов Фаркитт уже упакованы и подготовлены к изъятию «по первому вашему требованию». Безотказэн заверил его, что мы отправимся к границе, как только обговорим последние детали. Он не смотрел на меня при этих словах, но я знала, о чем он думает: мне еще предстояло изобрести способ переброски книг в Уэльс.