— Я слежу за войной на Тихом океане, — сказал Дональд. — В Европе теперь дела быстро пойдут. Начало конца Германии. Но на Тихом еще биться и биться. В прошлом месяце на Марианских островах мы за два дня уничтожили сто сорок японских самолетов. Вот бы там повоевать!

— Еще много будет сражений на обоих фронтах, — заверил его Бакки. — Ты не опоздаешь.

Поднимаясь на крыльцо "Команчей", Дональд спросил:

— Сможете завтра после ужина посмотреть остальные прыжки?

— Конечно, смогу.

— Спасибо вам, мистер Кантор, что потратили на меня столько времени.

И, остановившись на крыльце, Дональд чуточку церемонно подал ему руку — неожиданная, но по-своему обаятельная официальность. Несколько прыжков с трамплина — и уже они были как старые друзья, хотя, стоя там с Дональдом на закате великолепного летнего дня, Бакки вдруг почувствовал укол от мысли о мальчиках на спортплощадке, которых он бросил. Как он ни старался радоваться здесь всему, он пока что не мог вполне отрешиться от своего непростительного поступка и от воспоминаний о месте, где уже не пользовался уважением.

Расставшись с Дональдом, он перед свиданием с Марсией пошел в телефонную будку, которая находилась за лагерным административным домиком, чтобы позвонить бабушке. Шансов застать ее было немного, обычно она проводила вечера внизу в шезлонге с Эйнеманами и Фишерами, но оказалось, что, хотя завтра ждали возобновления жары, на эти сутки в городе похолодало и она могла с открытыми окнами и включенным вентилятором сидеть дома и слушать свои радиопередачи. Она спросила, как у него дела, как Марсия и ее сестрички, и когда он сообщил ей, что они с Марсией собираются обручиться, она сказала:

— Даже не знаю, смеяться мне или плакать. Мой Юджин…

— Смейся, — сказал он, смеясь.

— Ну конечно, я страшно рада за тебя, дорогой мой, — сказала она, — но как бы мне хотелось, чтобы твоя мама дожила до этого дня. Дожила и увидела, каким мужчиной стал ее сын. Как бы мне хотелось, чтобы дедушка был жив. Он бы порадовался за своего мальчика. Был бы горд. Дочь доктора Стайнберга.

— Я бы тоже очень хотел, ба, чтобы он был сейчас с нами. Я о нем часто тут вспоминаю, — сказал Бакки. — Я вчера о нем подумал, когда прыгал в воду с вышки. Вспомнил, как он в бассейне научил меня плавать. Просто кинул меня туда — и готово. А ты-то как, ба? Эйнеманы хорошо тебе помогают?

— Еще бы, разумеется. Обо мне не беспокойся. Эйнеманы очень заботливы, да я и сама на многое годна. Юджин, я должна тебе кое-что сказать. В Уикуэйике тридцать новых случаев полио. В городе семьдесят девять только за последний день. Девятнадцать умерло. Все это рекордные цифры. И были новые случаи на твоей спортплощадке. Мне звонила Селма Шенкман. Сказала мне, кто из мальчиков, я записала.

— Кто, бабушка?

— Сейчас, дай возьму очки. И найду эту бумажку.

За ним к телефонной будке уже выстроилась очередь из вожатых, и он жестом показал им через стекло, что ему нужно еще несколько минут. Дожидаясь имен, он боялся их услышать. Ну зачем калечить детей, думал он. Кто придумал такую болезнь, которая оставляет детей калеками? Зачем губить наших детей, незаменимых, лучших на свете?

— Юджин?

— Да, я слушаю.

— Хорошо. Вот, я нашла имена. Госпитализированы Билли Шизер и Эрвин Франкел. И один умер.

— Кто?

— Мальчик по имени Рональд Граубард. Заболел и умер в те же сутки.