— Являться будешь мне, — тихонько принялась напевать ему Марсия, — во всем, что дорого и мило…

Тут она встала, потянула его к себе, и, не находя другого способа вывести его из уныния, начала двигаться с ним в танце.

— …во всем, что сердце не забыло, — пела она, прижавшись щекой к его груди, — из прежних дней…

Ее голос трогательно взмыл вверх на протяжном "дне-ей".

Он не противился ей и, держа ее близко, медленно переступая с ней в медленном танце посреди прогалины, которую они сделали своей, вспомнил вечер в конце июня перед ее отъездом в Индиан-Хилл, когда они точно так же танцевали под радио на ее веранде. Вечер, когда единственным, что их огорчало, была предстоящая разлука.

— …В малюсеньком кафе, — продолжала она тоненьким полушепотом, — и в скверике напротив…

В маленькой рощице посреди озера, в окружении берез, склоненных, как объяснила Марсия, из-за воздействия на мягкую древесину суровых здешних зим, они обнимали друг друга непарализованными руками, покачивались в такт музыке на непарализованных ногах, прижимались друг к другу непарализованными телами, и слова песни теперь доходили до их слуха только обрывочно: "…во всем, что радостью согрето… светить ты будешь мне… и ночью при луне… в моем окне" — и песня кончилась. Кто-то на берегу озера поднял иглу проигрывателя и выключил его, окна лагерного зала разом погасли, и послышались голоса расходящихся детей: "Пока! Спокойной ночи!" Потом загорелись ручные фонарики, и со своей танцплощадки на острове Бакки с Марсией могли видеть, как тут и там вспыхивают огоньки, освещая детям — здоровым, защищенным, не знающим страха — путь в коттеджи.

— У меня есть ты, у тебя есть я, — прошептала ему Марсия, снимая с него очки и пылко целуя его лицо. — Что бы в мире ни случилось, у нас есть наша любовь. Бакки, клянусь, я всегда буду петь тебе и любить тебя. Что бы ни произошло, я всегда буду стоять с тобой рядом.

— Да, — сказал он ей, — у нас есть наша любовь.

Но что, подумалось ему, это меняет для Билли, для Эрвина, для Ронни? Что это меняет для их семей? Обниматься, целоваться, танцевать, точно подростки, помешанные на своей любви и не желающие больше ничего знать, — как это может помочь кому бы то ни было?

Вернувшись в коттедж, где ребята, уставшие после прогулок по горам, плавания, игры в софтбол, спали глубоким сном, он нашел на своей кровати записку от Дональда: "Ваша бабушка просила позвонить". Позвонить? Но он же только часа два назад с ней говорил. Он побежал к телефонной будке, думая, что с ней могло случиться, и кляня себя, что уехал, оставив ее одну. Разумеется, ей не под силу справляться самой, когда у нее эти боли в груди всякий раз, как она что-то несет вверх по лестнице. Он бросил ее, и теперь что-то с ней стряслось.

— Бабушка, это Юджин. Что с тобой? Как ты?

— Со мной все в порядке. Но у меня новость, вот почему я позвонила. Не хотелось тебя беспокоить, но я подумала, что лучше сразу дать тебе знать. Новость плохая, Юджин. Иначе я бы не стала звонить по междугородному. Новая трагедия. Несколько минут назад позвонила из Элизабета миссис Гаронзик. Хотела поговорить с тобой.

— Джейк, — сказал Бакки.

— Да, — подтвердила она. — Джейк погиб.

— Как? Как?

— В бою во Франции.