Так папаша выглядел по субботам, когда возвращался из бара, накидавшись дешёвым пойлом. И принимался за моё воспитание.

— Эй, Макс! Ну-ка, иди сюда! Сколько раз я тебе говорил, что бойцовских сомов надо кормить два раза в день? Какого хера ты вчера вечером оставил их голодными? Опять шлялся с девками?

И ты думаешь напугать меня этим, чёрная муть?

Я отлично помню тот день. Папаша надрался в баре с такими же фермерами. А вернувшись домой, по своей привычке взялся за ремень. Вот только он спьяну не сообразил, как мне это остописдило.

Ударом головы я расквасил папаше нос и губы, и уже через час шагал по трассе, ловя попутный грузовик до космопорта.

Папаша растаял в моём сознании. Надеюсь, что навсегда. Скучать по нему я точно не буду.

Вместо него появился кузнец Аким. Толстые красные губы кузнеца шевелились в зарослях чёрной бороды.

— Иди сюда, не бойся! Я помогу!

Охереть! Теперь это чёрное облако принялось за память Немого. Оно металось по моему сознанию, выискивая хоть что-то, что смогло бы меня напугать.

Так вот как ты действуешь, сука?! Через страх. Стоит жертве дать секундную слабину — и она в твоей власти, так? И ты тут же высасываешь из неё жизнь, как жирная паучиха? Ну, кто бы сомневался, бля!

А если я так сделаю?

Я вгляделся в мутное клубящееся марево. Давай, покажи свои слабые места!

Перед глазами быстро замельтешили беспорядочные картинки. Яркие, словно вспышки боли, они рождали страх, обиду, злость. Но мелькали слишком быстро, чтобы я мог их разглядеть. А ещё их было слишком много.

Ого, сколько дряни ты в себе накопила!

Облако сгустилось, пытаясь защититься. Передо мной снова маячила рожа Акима.

Кстати! С какого это хера у Акима опять два глаза? Непорядок!

Я ударил когтями по правому глазу кузнеца и вырвал его из глазницы. Вот так!

Из пустой глазницы покатились чёрные капли.

Чёртово облако беззвучно взвыло от боли и ненависти. И принялось поспешно таять.

Куда, бля?!

Я вцепился в него передними лапами и ощутил в когтях тугую бьющуюся плоть. А затем мрак исчез. В небе вместо тусклого мутного комка снова светило летнее солнце.

В моих лапах бессильно трепыхалась здоровенная летучая мышь, величиной с крупную собаку. Огромные кожаные крылья вяло хлопали по льду. Под распоротым брюхом растекалась чёрная лужа.

Клыкастая звериная морда смотрела с такой ненавистью, что у меня шерсть на загривке встала дыбом.

Я ухватил мышь зубами за крыло и потащил к берегу. Тонкая перепонка порвалась под моими клыками. Я перехватил мышь за сустав.

Всё равно неудобно! И Сытину надо помочь с русалкой.

Перекидываемся, Немой!

В голове щёлкнуло. Я проломил тонкий тающий лёд и с головой ухнул в холодную воду.

Вынырнул, выплюнул воду. Одной рукой снова схватил дохлую мару за крыло, а другой сделал два поспешных гребка. Доплыл до качающейся на воде русалки и принялся вместе с Сытиным толкать её к берегу.

Лицо русалки было бледным и прозрачным как лёд. Под тонкой кожей рук проступали синеватые жилки. Рыжие волосы поседели и извивались в воде безжизненным пучком. По всему телу кровоточили порезы — русалка поранилась о лёд.

Потапыч в человеческом обличье стоял по колено в воде. За его спиной толпились растерянные дружинники с саблями.

Потапыч бережно подхватил русалку на руки, мигом взбежал вместе с ней на песчаный обрыв и скрылся в избушке.

Я выволок мару на берег и почувствовал, что меня колотит от холода.

— Божен! Д-дрова! Чупав! Костёр разожги!

Через десять минут костёр полыхал жарким пламенем. Мы с Сытиным скинули одежду и развесили её вокруг огня. От мокрых шмоток валил пар.

Божен плеснул в котелок вина, подогрел его на огне и разлил по кружкам.