- И вы не препятствовали этому?

- Чему?

- Прославлению одного из диверсантов и убийц?!

- Да разве член Политбюро может быть диверсантом и убийцей?!

- Прошу ответить на конкретный вопрос: вы, лично вы, не препятствовали прославлению Бухарина?

- Слушай, ну что ты, ей-богу, вола крутишь? - Илья вздохнул. - Скажи, что произошло, чего ты от меня хочешь, и на основании этого, когда я пойму суть дела, станем говорить по-людски...

- Это что, призыв к сговору? Так вас надо понимать? Повторяю: с какого года вы поддерживаете конспиративную связь с врагом народа Бухариным, формы, пароли, явки?! Пока не ответите на эти вопросы, из кабинета не выйдете.

И - начался "конвейер": один следователь сменял другого, работала бригада; в конце вторых суток Илья почувствовал, что готов на все, лишь бы соснуть хоть десяток минут. И вот в то именно время вошел Иван Коробейников, они вместе участвовали в польском походе, в двадцатом.

Он долго сидел за столом, обхватив голову ладонями, потом подбежал к Илье, схватил его за шею, поднял со стула и закричал:

- Ты сколько времени будешь издеваться над людьми, вражина сучья? А?! Ты сколько времени будешь жопой вертеть?!

И, приблизив свое лицо к лицу Ильи, одними губами прошептал:

- Спи, а я буду орать.

И, обматерив комбрига, швырнул его на стул.

Илья сразу же уснул, как выключился. Он не знал, сколько времени спал, но очнулся от того, счто Коробейников хлестанул его по лицу, заорав истошно:

- Встать! Я что говорю, вражина сучья?!

Илья, не понимая, что происходит, смотрел на него изумленно.

- Почему не выполняете указаний следователя? - услыхал он чей-то голос у себя за спиной; с трудом обернувшись, увидел замнаркома Бермана. Тот стоял рядом с Николаем Ивановичем Ежовым - маленьким, похожим на калмыка, в скромной гимнастерке и мягких сапогах.

Раскачиваясь, Илья поднялся:

- Я не сплю двое суток, товарищ заместитель наркома.

- Гусь свинье не товарищ, - отрезал Берман. - Будете и дальше отпираться, пенять придется на себя. Сколько лет сыну? Пять? Смотрите, останется сиротой! Пролетарская диктатура умеет прощать заблудших, но беспощадна к вражинам.

Ежов кивнул Коробейникову:

- Продолжайте работать, соблюдая корректность, - и вышел; Берман - следом.

В ту ночь Илья спал четыре часа, это дало ему возможность вынести еще двое суток "конвейера", пока не пришел черед Ивана; и снова тот, надрываясь, кричал, а Илья, отвалив голову на спинку стула, спал.

После этого, на исходе пятого дня, Илью отправили в тюрьму: "с этим типчиком надо работать более серьезно".

И первым, кого он увидел в камере, был тот самый первый молоденький следователь - уже без кубаря в петлице и с сорванным с рукава гимнастерки шевроном НКВД; Илья заметил его сразу, хотя вместо четырех человек было набито более тридцати; сидели и лежали по очереди, пока остальные, кто покрепче, стояли, подпирая друг друга спинами, - какой-никакой, а отдых.

Сосед Ильи, судя по следам от ромбов, - начдив, то и дело усмехался, как скалился:

- Я - троцкист, а?! Ты понимаешь?! Троцкист! Все, кто был в Красной Армии с восемнадцатого, - троцкисты! Сами с Троцким на трибунах стояли и в президиумах сидели, а нам - отдувайся! Кто виноват, что Ленин с собою в Смольный одних врагов народа привел?! Кто?! Мы?!

Ночью комдива и еще семерых военных вызвали по списку.

- Прощай, браток, - сказал он Илье и дал ему мундштучок, который не выпускал изо рта. - Нас ведут кончать. И тебя кончат, если не признаешься в какой дури... Соглашайся на то, что Климента Ефремовича критиковал, шутковал над ним, но только дай им что-нибудь... Я поздно это понял - чего с меня взять, троцкист долбаный, дурак...

...Через три месяца Илья признался, что однажды слышал антисоветский анекдот в трамвае, рассказывал старик в очках, с родинкой на носу, увижу где сразу на него укажу, виноват, что не задержал на месте, потерял бдительность, готов отвечать по всей строгости закона.