Обе личности встали и отошли в тень. Ливеровский - обращаясь к рабочему: - Питаетесь мечтами, товарищ? Дешево и сердито.

Рабочий нахмурился... Колхозник ответил с горячностью:

- В первом классе лопаете чибрики на масле, а мы сознательно черный хлеб жрем... А мы не беднее вашего... Вон, посмотри, чибрики-то наши как перевертываются...

Он указывает на пролет нижней палубы, - пароход плыл недалеко от берега, там видны электрические огни, дымы, очертания кирпичных построек в лесах...

Появились капитан, Парфенов и Гусев. Парфенов - Ливеровскому:

- Цементный завод, продукция полмиллиона тонн. А полтора года назад на этом месте - болото, комары...

Пароход короткими свистками вызывает лодку. Капитан кричит в мегафон:

- Эй, лодка!.. Лодка!.. (С воды доносится: "Здесь лодка".) Принять телеграмму... - Отпускает мегафон и - Гусеву: - Давайте телеграмму...

- Срочная, - говорит Гусев и, обернувшись к Ливеровскому, странно усмехается...

Все, на минуту бросили спор, смотрят, как под бортом парохода из темноты выныривает лодка с фонарем с двумя голыми парнями в одних трусиках.

Зинаида давно уже была вручена матери и спала на подушке. Нина Николаевна постелила себе старое пальтецо около свертков канатов, но еще не ложилась. На корме - два-три спящих человека. Внизу кипит вода. Высоко вздернутая на кормовой мачте лодка летит перед звездами.

Профессор Родионов появился на корме с чайником кипятку:

- Принес чаю... Зина спит? - Он поставил чайник и сел на сверток канатов. - Я тебе не мешаю? Ведь подумать, - на воде, и не сыро, удивительно... Нина... Я очень несчастен...

- Ты сам хотел этого.

- Не говори со мной жестоко.

- Да, ты прав... (Концы ее бровей поднялись. Глядела в темноту, где плыли огоньки. Руки сложила на коленях. Сидела тихо, будто все струны хорошо настроены и в покое.) - Не нужно - жестоко...

- Во сне бывает, - бежишь, бежишь и никак не добежишь... Так и я к вам с Зиной - не могу... Ты суха, замкнута, настороже... А я помню - ты, как прекрасно настроенный инструмент: коснись - и музыка...

- Говори тише, разбудишь Зину.

- Ты вся новая, я тебя не знаю.

- Знать человека - значит любить, это так по-нашему, женскому, сказала она, наклоняя голову при каждом слове, - а по-мужскому знать значит надоела... Ты пытаешься меня наградить какими-то даже струнами... Не выдумывай: я - прежняя, та, которая надоела тебе хуже горькой редьки... Покойной ночи, хочу спать.

Он кашлянул, пошел к выходу с кормы: Остановился, не оборачиваясь, развел руками:

- Ничего не понимаю...

Нина Николаевна смотрела ему вслед. Когда он, бормоча, опять развел руки, позвала:

- Валерьян.. У тебя что - нелады с Шурой?

- Удивляет только ее торопливость: понимаешь - ночью сели на Пароход, а утром у нее неизвестный любовник...

Он торопливо вернулся, ища сочувствия, но брезгливая усмешка Нины Николаевны не предвещала утешения. Сказала:

- Представляю, что тебе должно быть хлопотливо с молодой женщиной...

- Нина, - противно... Но развязывает меня морально... И втайне я даже рад...

- Что же, - еще какая-нибудь новенькая на примете?

- Жестоко, Нина!.. Так не понимать! Во всем мире ты одна - родная... Ты одна разделяла мои радости, огорчения, усталость... Теперь - я измучен, и не к кому прислонить голову...

- Фу! - вырвалось у Нины Николаевны.

- Нина, прости меня за все... Я прошу у тебя жалости... Только...

Тогда она встала в крайнем волнении, ногой задела подушку со спящей Зинаидой. Потемневшим взором глядела на мужа:

- Жалости! Этого, милый друг мой, .теперь больше не носят.