Прошел час. Все было сделано как надо.

— Друзья мои! — Голос рулевого звучал непривычно серьезно, резко контрастируя с обыкновенным его смешливым тоном. — Наступил самый ответственный и сложный момент. Пан или пропал! Или нам повезет и мы станем свободными, или пещера навсегда погребет нас под своими обломками.

— Все ясно, — произнес Феликс, — в конце концов, надо попытаться так или иначе выбраться из безвыходного положения. Мы ведь не можем сидеть сложа руки. Значит, решено. Не так ли, друзья?

— Все верно! Все верно! — закричали моряки. Они не могли больше мучиться и ждать.

— Можно поджигать, хозяин?

— Давай!

Артур крикнул, сияя:

— Жан-Мари, свечу!

— Вот она, матрос! Сейчас зажгу… Готово! Теперь всем отойти вглубь пещеры. Американцы, французы — назад! Я останусь здесь, чтобы держать свечу. Будь что будет! Знаете, этот огонек — самый красивый, самый яркий и лучистый из всех, которые я видел в жизни. Итак, все — назад.

Прошло десять минут. В пещере царила мертвая тишина. Моряки старались бодриться, однако каждый ощущал ужас. Он проникал во все поры, сковывал движения и дыхание. С виду все были сдержанны и хладнокровны. Но что творилось в душе! Тело била дрожь, глаза широко открыты, сердце то и дело падает куда-то, так что дух захватывает. Каждому мерещилось приближение смерти. С этим ничего нельзя поделать. Ужас приближающегося конца не побороть, не победить, не одолеть.

— Да-а! — протянул Артур. — Мы тут как в пороховом погребе. Я пережил множество аварий, а сколько раз умирал… Но это всегда происходило быстро, не успеваешь опомниться. Так долго, как сегодня, я никогда еще не ждал смерти.

— Скажи, — обратился к нему Феликс, который хоть и не был моряком, но сумел сохранить в этих жутких условиях остроумие и самообладание, — если бы ты вдруг заметил, что фитиль плохо горит, смог бы подойти и раздуть пламя?

— Кто знает, хозяин, быть может, вскоре получите возможность убедиться в этом.

— А ты, Ивон, мой бедный малыш, как себя чувствуешь? Прости, мы заставили тебя столько пережить.

— Месье Феликс, — отозвался юнга, — поверьте, каждый волен распоряжаться своей судьбой сам.

— Парень хорошо сказал, — обрадовался за племянника Беник, — за такой ответ я расцелую тебя, мой мальчик, если только мужчинам можно целоваться. Черт его знает, есть ли в этом вообще какой-нибудь смысл!..

— Двадцать минут! — сказал Обертен, взглянув на часы.

— Черт! Слишком долго, — ответил капитан, потирая лоб.

— Да, минуты тянутся, словно резиновые, — подтвердил Артур.

— А вдруг фитиль погас?

— Да нет! Я чувствую запах гари…

В эту минуту земля загудела и вздрогнула. Затрещали стены, и моряки повалились друг на друга. Раздался глухой взрыв. Пещера на мгновение озарилась ярким, словно молния, светом, мелькнувшим там, у входа.

Все вокруг заволокло едким дымом и погрузилось в кромешную тьму, так что ровным счетом ничего не было видно. К тому же, падая, Ларош задел рукой свечу и нечаянно загасил ее.

Люди начали было пробираться вперед на ощупь, но вдруг хором воскликнули. В глаза бил яркий дневной свет. Ничего прекраснее никто из них в жизни не видывал. Глаза не могли насмотреться.

Внезапно свет померк, и пещера вновь погрузилась во тьму. Но секунду спустя они опять видели солнце, а еще через секунду услышали снаружи гортанную тирольскую песню:

— Ти-ла-ла! Ла-у-ла — ла-у-ли! Выход есть! Ла-у-ла!

Это рулевой, неунывающий рулевой, едва выбравшись на свет Божий, уже славил его, а заодно и себя, придумавшего выход из безвыходного положения.