— Вы не поняли. Я готов сознаться, я всё расскажу… да только я не убивал этих тёток. Их не я кончил, понимаете?

— А кто же?

— Пётр.

— Понятно. С Петром ты познакомился за четверть часа до преступления в портерной, лица его не помнишь, имени не знаешь, и вообще был пьян в стельку… Я всё понял! Вставай, говорю, с табурета, пошли в полицию, по тебе кандальная тюрьма в Нерчинске плачет…

— Да, подождите, выслушайте! — взмолился Трембачов. — Я же всё объясню.

— Валяй, Ваня, только не мудри.

Ваня вздохнул:

— Началось всё на масленную неделю. Сидел я в чайной, что на Садовой. Ну, знаете, за мучным лабазом…. Я туда часто ходил. Ну вот, сидел я там на масленную, и подсел ко мне Пётр Кондратьевич, управляющего домом, где мамаша раньше служила. Ну, то да сё…. Спрашивает, как жисть. Говорю, плохо: с лабаза уволили, и почему — даже не сказали…. А он мне вдруг начал про вдову эту рассказывать, про Барклайку значит. Говорит, богатая курва и очень одинокая. И ценности большие дома держит — деньги, золотишко всякое… А я как услышал имя этой гадины, всё во мне прям взыграло, вот бы, думаю, поквитаться…

— За что поквитаться — то?

— За то, что мамашу рассчитала.

— Так она её рассчитала за то, что ты же, поганец, её обворовал!

— Сие не повод. Подумаешь, на прожитие взял… Это даже не кража, это, почитай, подаяние!

— Ясно, дальше валяй, — приказал Шумилов.

— Обида у меня занозой сидела с тех самых пор, как мамашу она прогнала с места и даже рекомендаций не дала. Стерва! Сучка! Курва! Ненавижу…

— Прекрати ругаться, — рыкнул Шумилов. — Говори по делу!

— Ну, значит, спрашиваю: «А к чему это вы мне, Пётр Кондратьич, сие рассказываете?» А он мне: «Да к тому, Ванюша, что можно было бы её деньгами воспользоваться и на всю жизнь быть обеспечену.»-» А это как?» — спрашиваю. А он мне: " Нечто ты дитя, Ваня? Взять, а если придется — так и порешить её. Подумай, оно того стоит! Хороший кус возьмём и на всю жизнь хватит.»

— Стоп, Ваня. Откуда же Пётр Кондратьевич мог знать про ценности? Про то, что она их дома держит?

— Вы у него сами спросите об этом, — вдруг огрызнулся Трембачов.

— Ты, дурак, не огрызайся! Лучше репой своей подумай, дурак нетёсанный! Был бы умный — сам бы догадался, что Анисимов на тебя всё валить станет. Он скажет, что, дескать, ты был «подводчиков», поскольку мамаша твоя у вдовы служила, мол, ты, навещая мамашу, бывал в квартире, ты и план придумал, и даже все ценности именно ты забрал, — делая ударение на слове «ты», закричал Шумилов.

У Трембачова аж челюсть отпала, Шумилов нисколько бы не удивился, если бы в эту минуту из раскрытого рта Ивана закапала слюна.

— Я???! — тот аж задохнулся от негодования. — Ну, гад, ну гнида волосатая! Сам же мне предложил вдову… того… расписать. А потом вместе взяться ценности поискать. Я ведь ему для того и нужен был, поскольку в одиночку он не мог с мебелью справиться.

— С мебелью, говоришь? — как эхо повторил Шумилов.

— Ну да, там ведь надо было платяной шкаф, комод и письменный стол на досточки разобрать, чтоб… того… тайники отыскать. Да, именно! Это как раз и доказывает, что он всё придумал! Он, а не я! Я про тайники не знал, и не мог знать. Откуда? Это он про них откуда — то проведал.