Беатрис сидела, сжимая простыню на груди, зачарованная обольщающими переливами его голоса и неслыханными вещами, о которых он болтал. Когда Коннор налил вино и поднял бокал, она ощутила странное желание прикоснуться к нему.

– За дом и очаг и за ваше быстрейшее к ним возвращение, – провозгласил адвокат.

Неприлично отказываться пить, если произносят тост в твою честь, решила Беатрис, поднося вино к губам. Пряный, с дубовым оттенком аромат донесся до нее. Она уже знала, каким будет вкус, и когда отпила глоток, то чуть не застонала. Ни одно бургундское по эту стороны Атлантики не могло быть более тонким и изысканным. У нее проснулся аппетит. Чудесные запахи блюд и неожиданное дружелюбие соседа по столу заставляли отбросить чопорность. Надо есть, чтобы поддерживать силы. А если, притворяясь, что соглашается, она заставит его потерять бдительность и раскрыть тайну похищения, то почему бы не поесть, попить и... положить ему и себе этого благословенного салата.

– Я прав, не так ли? – через некоторое время спросил Коннор, не пряча улыбки за бокалом. – Насчет Пьера.

– Угу, – промычала Беатрис: рот ее в этот момент был полон нежной зелени, сочной малины и миндаля, сбрызнутых сладким уксусом. Проглотив, она добавила: – Вполне... приемлемо.

– Вы строгая женщина, Беатрис фон Фюрстенберг, – проговорил Коннор, указывая на нее вилкой, – строгая, но справедливая. Вы нам подходите.

А потом он улыбнулся! Это была широкая, сияющая, доброжелательная улыбка, приглашавшая ее разделить его веселье. Беатрис разглядывала Коннора, пытаясь понять, что же в нем изменилось. Его улыбка околдовывала, ему удалось превратить гранит в живую плоть, а «незнакомца» сделать «личностью». Несколько минут спустя она очнулась, чувствуя странное тепло и тяжесть во всем теле. Она не отрываясь смотрела в ярко-синие глаза мужчины напротив, вилка повисла в ее руке, а тело наклонилось вперед, так что она чуть не смяла грудью салат. Резко выпрямившись, Беатрис потянулась за бокалом и осушила его, безуспешно пытаясь вспомнить, что же мгновение назад произнес ее собеседник.

– Простите? – переспросила она.

– Я пытался определить, какой цвет у вашей простыни.

– Белый?

– На самом деле я бы назвал его «бледным». Безжизненным, – Коннор уставился на ее плечи, – особенно в сравнении с вашей кожей. Вот шкура леопарда – это другое дело. Подходяще, я бы сказал.

– Леопарда? – Беатрис нахмурилась. Ничего не понимая, она проследила за взглядом адвоката, скользившим по ее груди. Простыня упала, и она сидела в шелковом халате Тэссы, скорее открывающем, нежели скрывающем грудь. Испуганная тем, что невольно выставила себя на обозрение, Беатрис со звоном уронила вилку и принялась кутаться в простыню.

– Очень красивая кожа, – с дразнящим акцентом произнес Коннор. – Панджаб забыл о ней упомянуть. Говоря по правде, – тут он понизил голос, – он зациклился на нижней части вашего тела. Как это он сказал? Ах да, «оччэнь красыви попка»!

– В самом деле, мистер Барроу...

– Тс-с. – Коннор жестом отмел все ее протесты, одновременно подливая ей вина. – Здесь нечего стыдиться, миссис фон Фюрстенберг. Хорошая попка – очень удобная вещь, когда ты устал и хочешь дать отдых ногам. Но красивая попка... это и кое-что другое. Многие ирландские девчонки говорят себе: «Будь у меня красивая попка, я бы смогла чего-нибудь добиться в жизни».

Беатрис уставилась на него, открыв рот.