Бабушка Анфиса ждала на крыльце девятиэтажного бежевого здания.

— Наконец-то! — всплеснула она руками. — Отец твой проснулся. Нервный — жуть! Тебя требует. Мол, приведи Вику, и точка. Никогда его таким не видела.

Широкая улыбка сползла с лица девочки. Радость сменилась озабоченностью. Вчера перед припадком отец начал превращаться в себя настоящего. Но кто он сейчас? И что может сказать? Вдруг примется доказывать, что дочь — не Вика? Лекари решат, что он буйный, и никогда домой не отпустят.

На кроссовки пришлось натянуть прозрачные синие чехлы, которые неприятно шуршали при каждом шаге. В коридорах пахло лекарствами и вареной капустой. Бабушка шла рядом, горестно вздыхая. Мика хмуро оглядывалась. Не дайте, боги моря, остаться здесь, как папа. В крохотных комнатках поставили аж по пять кроватей. Ну и условия для больных людей! В «Жемчужной короне» даже слугам выделяли отдельные спальни, пусть и маленькие, со скромной мебелью.

— Пришли, — оповестила бабушка, заворачивая в комнату № 23.

Николас лежал, сплетя руки на животе, и бесцельно смотрел в потолок. Выглядел хуже вчерашнего: щеки ввалились, словно неделю не ел. Под глазами появилась чернота. Три соседние кровати пустовали. На четвертой сидел старичок, уткнувшись в газету.

— Привела! — громко объявила бабушка Анфиса. — Вот она — дочь твоя.

Отец сел на кровати, жадно глядя на Мику. Но вскрикнул и упал назад, хватаясь за грудь.

— Коля, что с тобой?! — запричитала старушка. — Сердце прихватило? Сердце?!

Николас, морщась, затряс лохматой головой.

— Уйди, — проговорил он хрипло. — Просто уйди.

Бабушка обиженно поджала губы.

— Сама с ним разбирайся неблагодарным, — бросила она внучке и прошаркала в коридор.

Мика, нервничая всё сильнее, присела на край отцовской кровати. В глазах Николаса не осталось и следа от привычной дымки. Такими ясными они не были ни разу. Разве что на портрете в «Жемчужной короне». Николас сердито покосился на кровать соседа. Общаться при старичке он хотел не больше, чем при Анфисе Петровне.

— Прошу прощения, — Мика пересилила обычное нежелание извиняться и просить об одолжении. — Вас не затруднит оставить нас одних, — девочка невольно заговорила, как леди, поэтому добавила. — У моего отца… э-э-э… обострение. Он не станет говорить при посторонних.

Старичок отложил газету, голубые глаза задорно блеснули.

— Конечно-конечно, я подожду в коридоре, — заверил он с улыбкой. — Но сначала скажи, как зовут твою бабушку?

— Анфиса Петровна, — пролепетала девочка, глядя, как пожилой мужчина ловко приглаживает седую шевелюру.

— Красивое имя. Редкое.

Мика скривилась: только молодящихся поклонников бабушке не хватало! Впрочем, сейчас это меньшее из зол. Анфиса Петровна сама справится с любвеобильным дедом.

Николас заговорил, едва сосед выскочил из комнаты.

— Обострение, — повторил он. — Здесь это так называется?

— Ты хотел меня видеть? — напомнила Мика.

Сердце ушло в пятки. На нее точно смотрел не Николай Волков. Отец стал самим собой. Но надолго ли?

— Да, хотел, — Николас нервно оглянулся на дверь, потом на окно. — Времени мало, прошу, не лги, — он медленно сел, навалившись на спинку кровати, и застонал от боли.

— Что с тобой? — заволновалась Мика. — Тебе плохо?

— Тело горит, — признался отец нехотя.