- Вам... вам умереть, Сусанна Ивановна! Вам только жить... Вам жить должно!

Она посмотрела на меня... Мои слова ее как будто удивили.

- Ах, вы не знаете,- начала она и тихонько уронила обе руки.- Мне нельзя жить. Слишком, слишком много пришлось терпеть, слишком! Я переносила... я надеялась... но теперь... когда и это рушилось... когда...

Она подняла глаза к потолку и словно задумалась. Трагическая черта, которую я некогда заметил у ней около губ, теперь обозначалась еще яснее, она распространилась по всему лицу.

Казалось, чей-то неумолимый перст провел ее безвозвратно, навсегда отметил это погибшее существо. Она все молчала.

- Сусанна Ивановна,- сказал я, чтобы чем-нибудь нарушить эту страшную тишину,- он вернется, уверяю вас! Сусанна опять посмотрела на меня.

- Что вы говорите? - промолвила она с видимым усилием.

- Он вернется, Сусанна Ивановна, Александр вернется!

- Он вернется? - повторила она.- Но если бы даже он вернулся, не могу я простить ему это унижение, это недоверие...

Она схватила себя за голову.

- Боже мой! Боже мой! Что я говорю! И зачем я здесь? Что это такое? О чем... о чем я пришла просить... и кого? Ах, я с ума схожу!..

Глаза ее остановились.

- Вы хотели просить меня, чтоб я написал Александру,- поспешил я подсказать ей. Она встрепенулась.

- Да, напишите... напишите, что хотите... А вот это...- Она торопливо пошарила у себя в кармане и достала небольшую тетрадку.-Это я было для него написала... перед его бегством... Но ведь он поверил... поверил тому!

Я понимал, что речь шла о Викторе, Сусанна не хотела назвать его, не хотела произнести его ненавистное имя.

- Однако позвольте, Сусанна Ивановна,- начал я,- почему же вы полагаете, что Александр Давыдыч имел разговор... с тем человеком?

- Почему? Почему? Но тот сам пришел ко мне и все рассказал, и хвастался... и так же смеялся, как его отец! Вот, вот возьмите,- продолжала она, всовывая мне тетрадку в руку,- прочтите, пошлите ему, сожгите, бросьте, делайте что хотите, как хотите... Но нельзя же умереть так, чтобы никто не знал... А теперь мне пора... Мне идти надо.

Она поднялась с подоконника... Я остановил ее.

- Куда же вы, Сусанна Ивановна, помилуйте! Послушайте, какая вьюга! Вы так легко одеты... И дом ваш отсюда не близко. Позвольте, я хоть за каретой пошлю, за извозчиком...

- Не надо, ничего не надо,- промолвила она, настойчиво отклоняя меня и взявшись за плащ и за шаль.- Не удерживайте меня, ради бога! а то... я ни за что не отвечаю? Я чувствую бездну, темную бездну под ногами... Не подходите! не трогайте меня!-С лихорадочной поспешностью надела она плащ, накинула шаль...-Прощайте... Прощайте... О, бедное, бедное мое племя, племя вечных странников, проклятие лежит на тебе! Но ведь меня никто не любил, с какой же стати было ему...-Она вдруг умолкла.-Нет, меня любил один,-заговорила она опять, ломая руки,- но смерть всюду, всюду неизбежная смерть!

Теперь моя очередь... Не идите за мной,-пронзительно вскрикнула она.Не идите! Не идите!

Я остолбенел, а она бросилась вон, и мгновенье спустя я слышал, как грохнула внизу тяжелая дверь на улицу, и оконные рамы снова вздрогнули под напором метели.

Я не скоро опомнился. Я только что начинал жить тогда: не испытал ни страсти, ни скорби и редко бывал свидетелем того, как выражаются в других те сильные чувства... Но искренность этой скорби, этой страсти меня поразила. Если бы не тетрадка в руках моих, я, право, мог бы подумать, что я все это во сне видел - до того это все было необычайно и пронеслось как мгновенный грозовый ливень. До полуночи читал я эту тетрадку. Она состояла из нескольких листов почтовой бумаги, кругом исписанных крупным, но неправильным почерком, почти без помарок. Ни одна строка не шла прямо, и, казалось, в каждой чувствовался тревожный трепет руки, водившей пером. Вот что стояло в этой тетрадке (я ее сберег до сих пор): XVII МОЯ ИСТОРИЯ

"Мне в нынешнем году минет двадцать восемь лет.