— Они уехали, им нужно побыть немного вдвоем, — сказала Наоми. — А мы с тобой остались на хозяйстве.

Мама и Моше провели несколько дней в Зихрон-Яакове, в маленьком пансионе с каменными стенами, тропинками, усыпанными гравием, и красивой тисовой аллеей, ведущей к воротам. Десять лет спустя, в один из моих отпусков из армии, я съездил туда, но заходить не стал.

— В таком месте, Юдит, — сказал Моше, — мы должны были провести все эти годы — с каретами и служанками.

Моше взял новоиспеченную супругу за кончики пальцев и отвесил ей галантный поклон.

Юдит весело рассмеялась и нежно погладила его по затылку. Звуки виолончели и скрипок, приглушенные и дрожащие, доносились из глубины здания. Там, в специально отведенной для этого комнате, репетировал струнный квартет.

А менч трахт, ун а гат лахт, никто ничего не замечал и не понимал. Ни быстрого стука дятла по стволу эвкалипта, ни парящего полета коршуна в зените.

Четыре дня они пробыли в пансионате, тем временем я и Наоми управлялись по хозяйству и по дому.

Сильный сухой мороз сковал всю долину. По дороге домой Моше сказал, что таких морозов он не помнит со времен своего детства на Украине.

У подножия горы Мухрака автобус повернул налево, поднялся выше, а затем повернул направо, и тотчас перед глазами раскинулась вся долина. Юдит положила голову на плечо Моше.

— Вот мы и вернулись домой, — сказала она. — Дома лучше.

Той же ночью Одед заехал, чтобы увести Наоми и ребенка обратно в Иерусалим, и мама разбудила меня, чтобы я мог попрощаться с сестрой.

— Почему бы Зейде не поехать ко мне в гости на несколько дней? — предложила вдруг Наоми. — По радио обещали, что у нас будет снегопад.

— Он должен ходить в школу, — возразил Моше.

— Это редкая возможность, — принялась убеждать отца Наоми. — Здесь, в деревне, он никогда не увидит такого. Вы сможете побыть еще немного наедине, а Зейде хоть раз прикоснется к настоящему снегу.

— Но тогда он пропустит празднование Ту би-Шват, — сказала мама.

— Здесь и без него достаточно деревьев! — заявила Наоми.

Мама засмеялась, приготовила нам в дорогу еще несколько бутербродов с яичницей и сложила все в маленькую сумку.

— Одед торопится, идем скорей!

И мы побежали.

— Я не успел попрощаться с Моше и поцеловать маму! — крикнул я на бегу.

— Попрощаешься с ними, когда вернешься, — рассмеялась Наоми. — А поцелуи я принимаю на хранение.

Я проспал всю дорогу, а проснувшись, обнаружил, что Одед изменил своему обычаю и заехал со своей цистерной прямо в жилой район.

— Хочешь погудеть, Зейде? — спросил он, и, прежде чем Наоми успела что-либо сказать, я потянул за шнур сигнала, разрезавшего тишину протяжным ревом.

— Из-за вас я перессорюсь со всеми соседями, — рассердилась она.

— Ты только не превратись тут в городского, ладно, Зейде? — крикнул мне Одед, погудел на прощание еще разок и уехал.

Я был десяти лет от роду и никогда не чувствовал раньше такого холода. На следующий день мороз еще усилился. Наоми обвязала мою шею красным шерстяным шарфом, а Меир свозил меня поглядеть на старый город по ту сторону границы.

Мы ехали в трясущемся, похожем на корову автобусе со странным названием «Шосон». Я сам расплатился с водителем и получил интересную сдачу — бумажные полгроша, каких сроду не видел. С площади Цион мы дошли пешком до большой бетонной ограды монастыря и битый час разглядывали через бойницы большую женскую статую, установленную прямо на крыше, и деловитых монашек, суетившихся во дворе.