— Если он любит корову, Зейде, то его будет мучить совесть, а тот, кого мучает совесть, торговаться не с танет. Этого ты никому не рассказывай. Когда сойхера спрашивают, как он зарабатывает, у него должен быть один ответ — покупаю корову по цене рогов, продаю рога и остаюсь с коровой. И точка!

— Небольшая безделушка для госпожи Юдит! — объявлял Глоберман.

«Госпожа Юдит» была моей матерью, а «небольшая безделушка» являла собой собирательное название для всех тех маленьких подарков, которые Сойхер ей дарил.

Поначалу он, как бы ненароком, оставлял их на краю кормушки для коров.

— Ты что-то забыл, Глоберман, вон там, — напоминала ему мама перед уходом.

— Я? Я ничего не забывал, — хитро щурился тот.

— Что это? — спрашивала она.

— Небольшая безделушка для вас, госпожа Юдит, — повторял Глоберман, затем чинно кланялся, отступал на три шага, поворачивался и уходил, так как знал, что та не прикоснется к подарку в его присутствии.

Иногда он добавлял что-то вроде: «Госпожа Юдит живет одна с коровами, и иногда ей совершенно необходима какая-нибудь вещица для того, чтобы почувствовать себя барышней».

В минуты особого романтического расположения он говорил: «Вам, госпожа Юдит, нужен мужчина, чтобы сделал из вас королеву и носил на руках, как носят ребенка. И точка!»

Однако госпожа Юдит была привязана только к коровам. С ними делила она кров и так же сильно, как они, ненавидела торгашеские манеры Сойхера, вместе с его подарками, запахом и «точками».

Глава 14

— Кушай потихоньку, не торопись. Пока ты ешь, я расскажу тебе о Наоми, чтоб тебе было еще вкуснее. Не раз я видел ее стоявшей и подглядывавшей у забора бухгалтера. Как-то под вечер я подошел к ней и спросил: «Хочешь пойти туда со мной?» До того дня нога ребенка не переступала порога птичника, так как альбинос всегда говopил:: «Птицы не любят таких детей, как здесь, в деревне», но услышав, что Наоми — дочь Рабиновича, приветливо пригласил ее зайти. С тех пор она частенько наведывалась туда. Придет и молчит, только головой вертит по сторонам, поскольку канарейки всегда поют, переговариваясь друг с другом из разных углов птичника. У каждой свой голос и своя песня, некоторые из них подражают пению других птиц или музыке, услышанной снаружи. Как тот работник, живший у меня когда-то, что умел подражать птицам, кошкам и людям — их голосам и движениям. Ты его разве не помнишь, Зейде? Правда, это было очень давно. Когда Наоми попросила альбиноса подарить ей одну канарейку для Юдит, он ей ответил… Послушай хорошенько, Зейде, что он ей на это сказал: «Придет время, и Юдит получит свою канарейку, но не сейчас и не от тебя». Она тогда расплакалась, убежала, но вскоре вернулась опять. Это очень нелегко для маленькой девочки — потерять свою маму, но еще тяжелее, если мама ее умерла, а она вдруг полюбила другую женщину. Сколько лет я не видел девочку Рабиновича! Я помню, как-то она сказала мне: «У тебя такая красивая жена, Яаков», будто оба мы изменяем, она — своей матери, а я — Ривке. Наоми были маленькая, но очень умная девочка. Жаль только, что она вышла замуж за этого городского. И он ей не пара, да и Иерусалим ей не место, но ведь у них ребенок, так я слышал… Одед еще возит тебя к ней? Он отличный парень, этот Одед. Не такой способный, конечно, как его сестра, ему могло бы больше повезти в жизни, ну… ты понимаешь, жена и все такое… Было забавно наблюдать, как Наоми ухаживала за Юдит, точно как мы с Сойхером, любовалась издалека и дарила всякие маленькие подарки.