— Да это на Лысой горе. Там ворожат полоцкие волхвы.

— А я слышал, будто туда каждую ночь прибегает в волчьем облике сам князь Всеслав, — сообщил рыжий Георгий.

— Это сказки, — заявил Мономах. — Ты, Георгий, варяг и потому веришь в подобные россказни. Все варяги легковерны.

— Давай проверим, — вспыхнул Георгий и оттого стал казаться еще более огненным.

— Ты знаешь путь туда? — спросил княжич Несду. — Проведешь нас? Но только ночью!

— Проведу, — с запинкой ответил Несда и тут же вспомнил: — Городские ворота ночью заперты.

— Ах да! — поморщился княжич. — А где находятся подземные градские дыры, ты, вестимо, не знаешь.

— Не знаю.

— Придется выйти за город на закате. Где ты будешь нас ждать?

— У Копыревских ворот. Оттуда ближе всего.

— Где такие ворота?

— Улицей направо от Жидовских.

— Договорились. Коня не бери, Георгий возьмет для тебя дружинного. Смотри, не обмани, купец!

В монастыре вдруг стало шумно и людно. Из дальнего конца обители, широко раскинувшейся на склоне холма, явилось целое шествие. Впереди шли князья Ярославичи в богатых золотошвейных корзнах с златокованой фибулой на правом плече и с меховой опушкой. У младшего Всеволода, женатого на греческой принцессе, корзно вышито на византийский манер кругами с орлами внутри. Все трое не молодые, но и не старые. Только у Изяслава, самого высокого и обильного телом, волосы, видные из-под шапки, тронуты серебром. Подле них выступали старшие сыновья — хмурый, с будто бы рубленым лицом и колючими глазами Мстислав Изяславич, статный, румяный, улыбчивый Глеб Святославич. Вокруг князей важно вышагивали бояре — киевский воевода Перенег Мстишич, тысяцкий Косняч, переяславский Никифор Жирятич по прозвищу Кыянин и черниговский Янь Вышатич. Позади всех брели трое смиренных иноков с опущенными взглядами.

Несда соскользнул с телеги и во все глаза рассматривал невиданное собрание. От келий навстречу князьям не торопясь шел монах, ничем от прочих не отличавшийся, разве что ряса на нем была еще более убогой, похожей на лохмотья. В летах он был почтенных, но годы и монашья келья не сгорбили прямую спину, не согнули широкие плечи, в которых чувствовалась былая сила. Верно, в молодости мог и дикого тура уложить ударом кулака, восхищенно подумал Несда о монахе.

За чернецом, сильно отстав, шагал Захарья. Купцу было неловко, что взгляды, направленные на монаха, достались и ему. Пытаясь стать незаметным, он заспешил в сторону, к телеге.

— Спаси вас Христос, князья земли Русской, и вас, бояре благочестивые, — негромко произнес монах, подходя ближе к собранию.

— Что же ты не спросишь, отче Феодосий, что нам напророчил Антоний? — неприветливо осведомился князь Изяслав.

Несда невольно схватил подошедшего отца за руку:

— Это игумен Феодосий!

Мономах и Георгий заторопились присоединиться к остальным.

— Что бы ни было, на все воля Божья, — кротко ответил игумен.

— Он пообещал нам поражение и погибель!

— Уста блаженного Антония не произносят ложного свидетельства, — сказал Феодосий. — Смирись, благоверный князь.

Но возмущенной душе Изяслава было не до смирения.

— Благослови нас ты, отче, — не попросил, а повелел он, — и пообещай, что будешь молиться о нашей победе над погаными половцами.

Игумен без прекословий подошел к каждому, начав с Изяслава, и перекрестил с краткой молитвой. А воеводе Яню Вышатичу с улыбкой прибавил:

— Не говорил ли я тебе, боярин, что скоро вновь увидимся?

— Говорил, отче, — улыбнулся в ответ воевода, хоть и тяжело было у него на душе из-за Антониева предсказания.