Отец практически волоком затащил меня в скудно обставленный кабинет, где из-за стола нам навстречу поднялась незнакомая женщина с отталкивающим лицом. Она не смотрела на меня, только на Гаса и говорила только с ним, заискивающе улыбалась и кивала в ответ на его слова.

Меня посадили на диванчик с треснутой обивкой, откуда я потеряно наблюдал за отцом и его неприятной собеседницей. Женщина заулыбалась шире, когда Гас протянул ей конверт, и не смущаясь моего присутствия, пересчитала содержащиеся в нем купюры. Он заплатил ей за ускорение бюрократических процедур и за молчание. Меня просто продали и попросили сохранить этот факт в секрете. А потом Гас ушел, даже не взглянув в мою сторону, не сказав ни одного долбаного слова на прощание. Я бросился следом, но дверь захлопнулась перед моим лицом.

Я помню, как барабанил по деревянному полотну, до крови сдирая костяшки, как рвался из удерживающих рук, как размазывал слезы по щекам, забыв, что мужчины не плачут, как кричал и умолял позволить мне догнать отца.

Не позволили.

Уже потом «добрые» воспитатели приюта, куда сдали меня родители, рассказали, что Клейтоны уехали из города, забрав с собой своего единственного сына.

Не меня.

Тогда же я узнал, что пять лет назад был усыновлен и Клейтоны никогда не были моими настоящими родителями.

Что я почувствовал? Пустоту, холод, гнев, ярость, которые не отпускают меня до сих пор. Ни одно крушение, пережитое после, не сравнится с тем, что я испытал тогда. Это была невосполнимая потеря, ядерный удар, последствия которого я пронес через всю жизнь. Я знаю, что предательство Клейтонов не оправдывает моего агрессивного поведения в других семьях, но объясняет многое.

Не имело абсолютно никакого значения, насколько умным, внимательным и послушным сыном я был, насколько сильно пытался заслужить их любовь.

Я так и не стал родным.

Почему?

Этот вопрос я задавал себе миллионы раз, искал причины в себе, и постепенно закрывался, обрастал броней. Я потерял доверие к людям, перестал нуждаться в их одобрении, разучился соответствовать чужим ожиданиям. Ярость оглушала, росла с каждым новым днем, вырываясь наружу. Я причинял боль, потому что не видел другого способа бороться с болью, которую могут причинить мне. Защитный рефлекс, базировавшийся на страхе быть отвергнутым.

Все так до банального просто, когда речь идет о ком-то другом, а не о тебе.

Наверное, несложно представить мое недоумение, когда я снова увидел на экране своего макбука Гаса и Лору Клейтонов после стольких лет. Годы взяли свое. Они сильно изменились, постарели. Гас стал совсем лысым, а Лора набрала лишний вес, но я узнал их сразу. Узнал бы и через пятьдесят лет.

Сначала решил, что Клейтоны решили подзаработать на моем скандале и присоединились к отряду стервятников. Но ошибся. Они нуждались в исповеди или публичном покаянии. Не для меня, а для себя по большей части. Решили таким образом искупить вину, которая отпечаталась в каждой морщине на их лицах.

В основном говорила Лора. О том, как забрали меня в свой дом, о моих успехах, о наших путешествиях и всех тех ярких моментах, когда я чувствовал себя любимым сыном, счастливым и беспечным, не подозревающим, как быстро все закончится, как скоро предстоит остаться один на один с суровой действительностью.

Голос Лоры стал заметно тише, когда речь зашла о появлении чуда в лице Адама. После его рождения она начала понимать, что они с Гасом не справляются. Полностью переключились на долгожданного родного сына, а для чужого душевных ресурсов не хватало. Она не сказала вслух «чужого», но контекст был предельно понятен. Лора говорила, что сама не понимала, откуда без всяких причин появились отчуждение и страхи о проявлении в будущем плохой генетической наследственности.