Пусть тогда стояло лето, а сейчас — осень, то было в Хиго, сегодня это происходит в Коею, тогда на дворе была эпоха Мэйдзи, нынче Сева, мечи, жаждавшие молодой крови, мечтали, чтобы ими размахивали в ночи. История, поведанная в маленькой брошюре, вдруг прорвала плотину повествования и выплеснулась на поле реальности. Дух, воспламененный прочитанным, не удовлетворился знанием, он разгорелся костром.

«Белая птица воспарит в небо, пережив оставленное в миру тело» — эти стихи Учителя Оэна отчетливо, будто слышанные вчера, вспыхнули в уме.

Никто не высказывался, все молчали, вглядываясь в лицо Исао. Исао же поднял глаза к небу над обрывом. Свечение беспорядочно раскиданных туч стало много слабее. Однако в глаза бросалось наличие некоторого подобия формы: казалось, облака причесали частым гребнем. Исао с нетерпением ждал, не покажутся ли там глаза бога.

Обрыв затушевали тени, заметной оставалась только белая пена волн на стремнине. Исао ощутил свою принадлежность к Союзу возмездия. В миг славы, который сохранится в памяти поколений, он и его товарищи будут достойны патриотов прошлого. Холод вечернего ветра напоминал холод бронзы, из которой отольют памятник. Богу следовало бы в такой момент явить свое присутствие.

…Никаких дат, никаких цифр… В сияния благородных небес не было ничего, что укрепило бы его застывшую в ожидании душу. Он не нуждался в словах, но не было и ощущений. Все молчало, словно разом оборвались струны.

Томоо Отагуро твердо знал, что молчание не означает, что боги отвернулись от них. Не было оно и безусловным запрещением.

Теперь Исао размышлял над смыслом молчания. Сейчас под горящими, направленными на него взглядами юношей, каждому из которых не было и двадцати, он, Исао, смотрел в небо над обрывом, стараясь уловить божественный отблеск. Обстановка сложилась, момент назрел. Что-то же должно явиться. Не одобряя и не запрещая, боги отказывались от решения, словно переняли нерешительность и колебания ожидающих здесь, на земле, небрежно отбрасывали его, как туфлю, скинутую с божественной ноги.

С ответом надо было торопиться. В душе у Исао будто захлопнулась крышка. Так закрывает свою раковину моллюск: он иногда выглядывает оттуда, но все равно постоянно защищает раковиной свою «чистую» плоть, отбеленную морскими течениями. Сознание неправоты, щекоча лапками, проскользнуло куда-то в уголок души. Как он, Исао, почувствовал, что нужно захлопнуть крышку, было непонятно, может быть, привычка вырабатывается после единственного раза. А повторишь такое несколько раз, и в конце концов это станет самой обыденной вещью.

Исао не собирался никого обманывать. Его товарищи не поверят тому, что боги безмолвствуют. Он должен срочно дать им что-то, как птица дает корм птенцам.

— Третьего декабря в десять часов вечера. Так говорят боги. Так и решим. У нас еще больше месяца — сможем как следует подготовиться. Теперь дальше, Сагара, ты забыл важную вещь. Это священная, чистая война. Битва за идеи, чистые, как цветок белой лилии, и чтобы потомки могли назвать ее «Войной белой лилии», раздай всем по цветку из тех лилий, которые дала госпожа Кито, я хочу, чтобы перед битвой каждый обязательно спрятал на груди цветок лилии. Тогда нас будет защищать мятежный дух из храма Саи…Кто-нибудь возражает против даты — третьего декабря, это пятница? Скажите сейчас. Может быть, у кого-то есть личные обстоятельства?

— Какие могут быть личные обстоятельства у того, кто решился на смерть? — громко сказал кто-то, и все рассмеялись.

— Тогда перейдем к конкретным пунктам. Охаси, Сэрикава, доложите всем результаты изучения подстанции в Мэдзиро и план ее взрыва, — приказал Исао. Охаси и Сэрикава немного поспорили между собой, решая, кто же из них будет говорить, но в конце концов начал говорить хорошо владеющий речью Охаси.

Сэрикава, когда говорил с Исао, тянулся как новобранец, выпячивал грудь, но, волнуясь, начинал заикаться, поэтому его было трудно слушать.