Будильник прозвонил ровно в пять.

Минут сорок Виктор Михайлович пропадал на балконе — растягивал амортизаторы, заменявшие ему покупные эспандеры, сгибался, разгибался — ломал тело. Принял душ. В начале седьмого позавтракал, не замечая, что ест, и выехал на аэродром.

Ехал Хабаров быстро, стараясь не думать ни о чем постороннем. Прислушиваясь к мотору, определил: когда резко нажимаешь на акселератор, постукивают клапаны. И тут же решил: в воскресенье надо будет заняться, подрегулировать.

На старте все было готово. Не спеша переоделся, сверил часы, еще раз заглянул в наколенный планшет, где весь предстоящий полет был расписан на длинный ряд последовательных операций.

К Хабарову подошел ведущий.

— Все проверено, Виктор Михайлович, все в порядке.

— Хорошо, — сказал летчик, — иду.

Он уселся в кабине, пристегнулся привязными ремнями к сиденью и начал готовиться к взлету. Бросил взгляд слева направо: осмотрел приборы, все было нормально. Проверил положение тумблеров, рычагов, кранов, переключателей, все было нормально. И тогда Хабаров нажал на кнопку включения радиопередатчика:

— Акробат-один, Акробат-один, Акробат-один, я — Гайка, как слышите, проверка связи.

— Гайка, я — Акробат-один, слышу вас отлично.

— Понял вас, Акробат-один, понял.

Хабаров защелкал тумблерами левой панели — включил автоматы защиты. Мысленно он называл тумблер, включал и тут же проверял, правильно ли включил. Через минуту доложил»

— Акробат-один, я — Гайка, к запуску готов. И земля мгновенно откликнулась:

— Гайка, я — Акробат-один, вас понял. Запускайте основной.

— Понял, запускаю, — сказал летчик и нажал на кнопку стартера.

Хабаров слышал, как набираются обороты, слышал, как стартовый движок вошел в зацепление с главным валом двигателя, он заметил, как ожили и поползли прочь от нулей стрелочки контрольных приборов. Потом в двигателе появился новый звук — низкий, урчащий — это турбина набирала обороты. И вот уже за спиной у него засвистело. Хабаров посмотрел на приборы и понял: основной двигатель заработал.

Плавно перемещая рычаг управления двигателем, он не сводил глаз со счетчика оборотов и контрольного термометра. Гул, нарастал. Двигатель выходил на взлетный режим.

— Акробат-один, я — Гайка. Двигатель на взлетном, все в порядке.

— Понял вас, Гайка. Давай форсаж.

— Даю.

Обвальный грохот потряс стартовую площадку. Форсаж включился.

— Я — Гайка, есть форсаж. Все в порядке.

— Понял. Давай взлетный, Гайка. — Есть взлетный, — сказал летчик и большим пальцем правой руки нажал красную кнопку на ручке управления. В этот же момент левой рукой он пустил стрелку секундомера бортовых часов.

Вжавшись подошвами в рифленчатые ножные педали, упираясь левой рукой в специально приваренную к борту скобу, он, косил глазом на секундомер и ждал, ждал, пока пройдут сто секунд, пока сработают все автоматические цепи и грохнет ракетный двигатель.

Секунды прыгали медленно. Левая рука начала затекать.

Восемьдесят секунд отсчитала стрелка, девяносто… девяносто пять…

— Ну! — сам себе сказал Хабаров, но ничего не случилось: ревел основной двигатель, сгорало топливо, мелко подрагивала установка, а ракетный двигатель молчал.

Прошло сто восемьдесят секунд.

— Акробат-один, я — Гайка, стартовый не запустился, выключаю основной, — сказал Хабаров. И земля разрешила выключать.

Стало тихо. Хабаров сидел расслабленный и все еще смотрел на бессмысленно бегущую стрелку секундомера.