— Понимаю, ты хочешь сказать: если я отлично спилотировал с александровскими приборами, это еще вовсе не означает, что повторить полет может любой другой летчик. Так ты думаешь?

— Конечно. Серийные приборы создаются не для испытателей, а для летчиков массовой квалификации. Это во-первых. Но есть еще во-вторых, и оно более существенно: не летчики должны служить приборам, а как раз наоборот — приборы летчикам. Так?

— С этим я согласен. Но только с этим. — Начлет припечатал растопыренной пятерней по столешница — А что касается всего остального, хочешь или не хочешь; вывод можно сделать только один: на совещании у Александрова ты вел себя далеко не лучшим образом. Несолидно держался, Виктор Михайлович, совсем несолидно…

— Вопрос, Федор Павлович, можно? Начиная; с какой должности, или, может быть, с какого воинского звания человек приобретает право на хамство?

— Что, что?

— Александров генерал-полковник, доктор наук, профессор и корифей по части гироскопов, его конструкторское бюро пользуется заслуженным авторитетом и все такое. Но сам Александров не летчик и никогда летчиком не был, и поэтому он не может ни знать, ни понимать, ни чувствовать того, что знаю, понимаю, чувствую я. Александров не согласен со мной. Хорошо! Давайте организуем контрольные полеты, пригласив летчиков разной квалификации, сравним субъективные заключения и объективные показатели, записанные контрольной аппаратурой. Позовем на помощь медицину. Пусть меня с ног до головы обклеят датчиками и запишут, если это только возможно, расход нервной энергии с новым авиагоризонтом и со старым. Это была бы наука, деловой подход, поиск истины. А вчерашнее совещание — провинциальный базар…

— И ты, Виктор Михайлович, оказался на этом базаре в роли одной из торгующих баб!

— Благодарю, Федор Павлович. Спасибо за ценнейшее признание…

— Не обижайся, не обижайся, Виктор Михайлович, я тебе правду говорю.

— А я нисколько не обижаюсь, только что вы заметили, что я оказался одной из торгующих баб. По-моему, стоит повторить это определение Александрову, и все встанет на место…

— Ох и трудный ты человек, Виктор Михайлович!

— Нормальный я человек. Самый нормальный. Беда в том, Федор Павлович, что Александров никогда не услышит того, что слышал сейчас я. А зря! Если бы каждый болел прежде всего за дело, дороже ценил свое достоинство, меньше вздрагивал при звонках прямых телефонов, куда бы легче жилось на свете. Не жизнь в авиации была б, а сплошной престольный праздник. — Хабаров посмотрел на часы. — Мне пора собираться на вылет, Федор Павлович. Будете взыскание накладывать или как?

Начлет набычился. Он все прекрасно понимал, этот немолодой уже, рано погрузневший человек, в недалеком прошлом блестящий летчик-испытатель. Кравцов нисколько не сомневался в правоте Хабарова. Где-то в глубине души он завидовал ему: вот уйдет сейчас из кабинета, переоденется в летное обмундирование и махнет в небо. Ни телефонов тебе, ни совещаний, никакого «политеса» — ты и машина. Трудно? Не всегда, не каждый раз. Ясно? Тоже не всегда, не каждый раз. Но зато никакого вмешательства ни снизу, ни сверху. И компромиссов искать не надо. Делай свое дело как следует — и будешь жив. Обласкан, награжден, прославлен — это уж другой вопрос, во многом тут от везенья зависит. Но что бы ни случилось на земле, одного у тебя никто и никогда отобрать не может: пока ты жив, ты победитель!

Начлет по собственному опыту знал, что это за чувство и что за награда.

Плохо гореть в небе. Горел Федор Павлович. Помнит.

Плохо тянуть на одном двигателе домой. Тянул Федор Павлович. Тоже помнит.

Плохо маневрировать с заклиненными элеронами.