Луна полностью взошла, освещая все вокруг, отбрасывая серебряные блики на ее выгибающемся под ним теле. Весь контроль, что в нем еще оставался, исчез, и его место заняло животное, жаждущее обладания.

Возьми ее. Заклейми.

Никогда прежде он так явственно не чувствовал свет луны на своей коже.

Все мысли тотчас пришли в неистовство.

Она убежала от него. Хотела оставить его… Никогда.

Он все больше терял контроль… Иисусе, нет, он… превращался. Клыки заострялись, чтобы оставить след на ее коже, заклеймить.

Когти удлинялись, чтобы впиться в ее бедра, когда он станет изливаться в ее лоно снова и снова.

Овладеть ею полностью.

Она была его. Он нашел ее. Заслужил ее. Заслужил все, что вот-вот собирался у нее взять.

Вонзаться в ее нежное, податливое тело, пока луна светит над его головой — было удовольствием, какого он еще не испытывал.

Заставь ее полностью подчиниться.

Он, не прекращая, лизал, кусал и ласкал ее тело, удовлетворяя свою страсть. Был просто не в силах остановить рвущиеся из груди крики, рыки, или свою потребность почувствовать на языке ее влажную плоть. Знал, что был слишком груб. Но уже не мог не врезаться в ее тело или не овладевать ею еще сильнее.

Когда оставшимися крупицами воли он все-таки заставил себя отодвинуться от Эммы, она в исступлении впилась когтями в землю, продолжая выгибаться навстречу его телу.

— Почему? — закричала она.

— Не могу причинить боль, — его голос казался чужим.

— Прошу… вернись в меня.

— Ты желаешь этого? Когда я такой?

— Да… хочу тебя… именно таким. Пожалуйста, Лаклейн! Я тоже ее чувствую.

Луна действовала и на нее? Услышав мольбу своей пары, он всецело отдался желанию.

Взор заволокла пелена. И все, что он видел — это серебро, отблескивающее в ее глазах, смотрящих прямо в его собственные — и манящий темно-розовый цвет ее полных губ и сосков. Накрыв Эмму собой, он будто заключил ее в клетку собственного тела. Наклонив голову, он обвел языком ее соски и втянул сначала один, потом второй, в рот, а после переключился на ее губы. Крепко сжав ее своими ладонями, он удерживал ее на месте, пока поднимался на колени.

— Моя, — прорычал он и резко ворвался в ее тело.

Будто откуда-то со стороны, он слышал низкие, гортанные рыки, вырвавшиеся из его груди при каждом исступленном погружении в ее плоть. Ее груди подпрыгивали в такт движениям. Взгляд Лаклейна впился в тугие, упругие бутоны, влажные после его неистового сосания. Напряжение в его члене все возрастало, и внезапно Лаклейн почувствовал, как Эмма, уронив голову, впилась когтями в его кожу.

— Моя… — Она хотела покинуть его? Он стал трахать ее со всей силой.

Она принимала эту мощь, пытаясь двигаться навстречу его толчкам.

Он схватил ее за затылок и, встряхнув, притянул к себе. — Сдайся мне.

Ее глаза распахнулись, когда она снова кончила. Взгляд застыл, остекленел. Лаклейн мог чувствовать, как сокращаются стенки ее влагалища, сжимая его плоть все сильнее.

И сорвался следом. Закричав, он начал выплескивать в нее горячую сперму, еще и еще. Все что он понимал в этот момент — Эмма выгнула спину и раздвинула бедра еще шире, словно упивалась ощущением его члена внутри себя.

Когда луна спряталась, и она уже не могла кончать, Эмма упала обессиленная на землю. Издав последний стон, Лаклейн упал на нее. Но она не чувствовала дискомфорта.

Спустя мгновения, он поднял колено и встал, повернув ее к себе лицом.