— Вот какой вы молодец! — с плохо скрываемой завистью протянула собеседница.

— Труба не течёт. Но и вода из крана не течёт, — наябедничала Барбариска. — Он воду перекрыл. Хорошо, если только у нас, а не во всём доме.

— Но ведь задача условно решена! Нам надо было, чтобы из трубы не капало!

Официантка тем временем принесла на подносе чайник, три чашки, нож и стопку тарелок, и хотела было разрезать торт, но Костин отец заявил, что это — его привилегия.

Елена Васильевна, как хозяйка, разлила чай. Повисла пауза, теперь следовало перейти к тому, ради чего затевалась эта встреча, — к разговору о детях. Но никто не знал, как подступиться к этой деликатной теме, поэтому пили чай, говорили о погоде, незаметно прикончили «Космонавта» (некоторые посетители поучаствовали в разъедании торта), заказали ещё чаю.

— Ну, давайте споём, чего так сидеть-то? — воскликнул Костин папа. — Ежегодный традиционный осенний съезд крыш прошу считать открытым.

Осторожно снял со стула гитару, проверил настройку. Ударил по струнам.

Немногочисленные посетители взглянули на него с интересом и вернулись к разговорам. Акустика в «Фее-кофее» была удивительная: как будто каждый столик был отделен от соседних стеклянным колпаком, так что звуки доносились едва-едва. Не только чужих разговоров нельзя было услышать — даже разгульные песни, то и дело раздававшиеся то тут, то там, не смущали покой тех, кто ещё в должной мере не разгулялся.

— А я еду, а я еду за туманом! — басил Слоник.

— За туманом и за запахом тайги! — подтягивала Барбариска.

Елена Васильевна разливала чай, оттопырив мизинчик.

— Нет, Леночка, так не годится! — остановился Костин папа. — Что вы такая грустная? Давайте подпевайте, вам же хочется петь. Ну-ка, дайте угадаю, ваша любимая песня — «Старинные часы»? А? Угадал? А я это тоже могу, в порядке исключения.

Спели про часы. Елена Васильевна тихонько подпевала.

— Ну, за Аллу Борисовну. Я, правда, не очень в её творчестве, у меня, как говорится, другие любимые авторы. Помнишь, Барбариска, как в семьдесят каком-то Кукин… царство ему небесное… а я ещё такой говорю ему…

— Ой, да ладно, вспомнишь ещё! На тебя если уж найдёт. — со смехом махнула рукой Костина мать.

Отец легонечко хлопнул ладонью по струнам, наклонился к Елене Васильевне и что-то прошептал ей на ухо. Та не выдержала — засмеялась.

— А вы говорите — барды! — подытожил Слоник, хотя о бардах говорил только он. — Жизнь так коротка, не надо, не надо хмуриться. А то вы как наш сын Костя. Я его называю молодой старичок. В кого он только такой?

— А в кого? — навострила уши Елена Васильевна.

— Да в прапрадеда своего, в купца. Больше не в кого. Тот тоже — выбился в люди и копил, копил, копил. Детей выгодно всех женил. Только младшенький, мой дед, отказался от выгодной женитьбы. И сочетался гражданским браком со своим боевым товарищем Зинаидой. И стал пламенным революционером. Грустно закончилась эта история. А бабушка Зинаида такая красавица была, одна фотография всё же сохранилась… Ну, что было, то было. О чём я? А, да. Сын его, мой отец, значит, напротив, человек смирный, тихий, незаметный. Потому и жив до сих пор. Знаете, он мне в старших классах волосы сам стриг. Сговорится, бывало, с соседями по коммуналке, поймают меня. Они держали — он стриг и приговаривал: «Не выделяйся, Петька, не выделяйся, дольше проживёшь!» А я орал: «Батя, пусти, я всё равно рыжий, куда мне ещё выделяться!» Ну, я раньше был рыжий, пока не полинял.