— Значит, Костин сын наверняка революционером станет, — поддержала его жена.

— Революционером? — вздрогнула Елена Васильевна. — Не надо нам революционеров. Надо Маше сказать, чтобы…

— Да успокойтесь вы. До революционеров в пелёнках нашим детям ещё очень далеко. Пусть живут, как живут, — примирительно сказала Костина мать. А отец уже ударил по струнам и затянул «Лето это маленькая жизнь». Елена Васильевна с удивлением поняла, что хорошо знает слова, и начала подпевать — сперва тихо, еле слышно, а потом всё громче и громче.

Дверь распахнулась, и в кафе, отряхивая с одежды капли дождя, ввинтилась съёмочная группа во главе с Порфирием Сигизмундовичем.

— Не то, не то, я вот с порога вижу — не то. Как мы тут эпизод будем снимать? — накинулся он на свою помощницу в кожанке. — Посмотрите на эти унылые бездарные ро…

Он замолчал и прислушался. В этот момент Костин отец, чтобы показать окружающим, какой он модный и современный, решил исполнить частушки из Интернета «Как на Ладожском вокзале». Порфирий Сигизмундович поджал одну ногу, обхватил себя руками за предплечья, склонил голову на бок. Постоял в такой позе. Съёмочная группа переминалась у него за спиной.

— Остаёмся! — решительно сказал гений. — Сдвигайте столы, да поближе к этим цыганам! Шампанского несите, и чтобы всем хватило!

Рядом с Порфирием Сигизмундовичем как бы случайно оказался Джордж.

— Слушай, парень, у вас владелец нормальный? Мне надо бы здесь пару общих планов снять. А бюджет — всё.

— Снимайте. Я владелец, — был ответ.

— Нормальный владелец, — хлопнул его по плечу режиссёр. — На премьеру приглашу! Эй, запишите мне его адрес, я ему личное благодарственное приглашение пришлю. В двух лицах. На два лица. Вот так надо жить! Широко. Я владелец, я разрешаю! А не то что считать копейки. Выгадывать. Экономить на жизни и тратить саму жизнь! Доставайте оборудование, несите, ставьте свет. Вот там и там. Борис здесь? Мне нужен свет, оператор и Борис. Любезные братья и сёстры, уважаемые посетители! У вас есть уникальная возможность принять участие в съёмках фильма. Кто хочет — остаётся на местах. Кто не хочет — милости прошу покинуть площадку.

Его то ли не услышали, то ли предложение устроило всех. Уже не только родители Кости и Маши, но и самые бойкие посетители кафе пели про шашку, которая казаку во степи подруга. Быстро поставили свет, достали камеры. Загримировали Бориса. Порфирий Сигизмундович метался по залу, размахивая незажженной курительной трубкой. Принесли ещё шампанского.

— Жизнь так коротка! — воскликнул режиссёр. — А я трачу её на вас, бездари. Завтра последний день съёмок. Как получится — так получится. Сворачиваемся, быстро монтируем, озвучиваем — и на слёт бардовской песни. Как давно я там не был!

— А вы бывали на бардовских слётах, Порфирий Сигизмундович? — удивилась его помощница.

— Нет. Не бывал. Очень давно. В смысле — никогда! Не перебивай меня, а записывай за мной, через тридцать лет в мемуар тиснешь.

— Почему через тридцать, Порфирий Сигизмундович?

— А раньше я не умру. И не надейтесь, халтурщики! Больше, больше энтузиазма, Борис.