— …открывшийся двадцать третьего апреля Театр драмы и комедии на Таганке пополнил свой репертуар новой постановкой… — Зашумев, из кухонного крана снова полилась вода, и хорошо поставленный голос диктора полностью утонул в её шуме.

— Ниночка, будь так любезна, подай в комнату кофе! — Успокаивая нервы, Крамская постучала подушечками пальцев по разложенному на столе льняному полотенцу и бросила косой взгляд на провинившуюся маникюршу.

Да, воспитания у Людмилы явно недостаточно, раз выдав такую нелепость, ей даже не приходит в голову загладить оплошность. Но, к сожалению, чувство такта есть далеко не у всех, и, конечно, бедную женщину нельзя винить в том, что в далёком детстве родители не позаботились заложить в девочку элементарных азов воспитания. Самый лучший выход из этой неловкой ситуации — перевести разговор на другую тему, и уж кому-кому, как не Наталье, с её благородными манерами и почти аристократическим чувством такта, знать, как это делается.

— Нина! Кажется, я попросила кофе! — громко повторила просьбу Крамская и, выжидающе застыв в кресле, прислушалась, не раздадутся ли в коридоре шаги прислуги, но всё было по-прежнему тихо. — Нина, ты что, оглохла?!

Забыв об аристократической сдержанности, Наталья выпрямила спину, и её брови застыли над переносицей недовольной изогнутой загогулиной. Уже собираясь встать, чтобы разобраться с обнаглевшей прислугой по-хозяйски, Крамская вдруг увидела в самом конце коридора Нину, и все бранные слова застыли у неё на губах. Бледная, без единой кровинки в лице, домработница передвигалась какими-то неловкими толчками, цепляясь руками за стены и глядя на хозяйку остановившимся полубезумным взглядом.

— Что с тобой такое? — Ощутив, как по позвоночнику побежали холодные лапки необъяснимого страха, Крамская посмотрела Нине в лицо и подумала о том, что именно сейчас, в эту минуту, ей бы не хотелось, чтобы Нина пустилась в объяснения. Всего на какой-то неуловимо-краткий миг, Наталье вдруг показалось, что, начни Нина говорить, и случится что-то страшное, огромное и непоправимое, способное перевернуть всю её жизнь вверх ногами.

— Там… — протяжно, будто в замедленной съёмке, Нина обернулась к кухне и, не в силах вымолвить ни слова, поднесла руки к лицу. Скрестив ладони, она плотно прижала их ко рту и, словно стараясь удержать рвущийся наружу вопль, закричала одними глазами.

— Что — «там»? — слыша, как в груди, ударяясь о стенки, сердце выделывает акробатические номера, Крамская зло сверкнула глазами. — Что — «там»?! Ты в состоянии ответить что-нибудь толком или так и будешь стоять столбом? — Гробовое молчание, повисшее в комнате, начинало действовать Наталье на нервы.

— Только что… звонили… из горкома… — Не зная, с чего начать, Нина замялась и, словно ища поддержки, перевела взгляд на маникюршу.

— Что ты блеешь, будто объявили конец света? — Глядя в подёргивающееся от напряжения лицо Нины, Наталья почувствовала, как ладони её сами собой сжимаются в кулаки: ещё минута, и она удавит эту трясущуюся овцу своими собственными руками.

— Там…там… — задохнувшись от волнения, Нина с силой замотала головой из стороны в сторону. — И-и-и!!! Кончилась наша жизнь! — вдруг надрывно взвыла она, и по щекам домработницы потекли слёзы. Не в состоянии сказать ни единого слова, Нина закрыла лицо руками и заревела во весь голос.

Поняв, что в горкоме произошло что-то неладное и что сейчас от Нины ничего толкового добиться невозможно, Наталья рванулась в кухню и, судорожно цепляясь за круглые прорези, стала с силой накручивать диск телефона.