— А девясил подойдёт? — перебрав в уме свои домашние запасы, внушительная дама с пучком, похожая на гранитный монумент, достала из сумки плохо заточенный обломок карандаша и приготовилась записывать рецепт новой панацеи от язвы.

Господи помилуй, они бы ещё хлорки туда положить удумали для чистоты эксперимента и стопроцентной стерильности! Набрав в грудь побольше воздуха, Крамская задержала дыхание и, медленно выпуская из ноздрей воздух, закатила глаза к потолку.

— Девятисил? — На мгновение застыв на месте, главный фармацевт с сомнением поднял брови, решая, как быть с незнакомым доселе ингредиентом. — А чего ж нет? И его можно, — отважившись, кивнул головой он, и монументальная дама сделала пометку на листке.

— И чего потом? — стараясь освоить новую методу во всех тонкостях, не дала сбиться старику с верного курса женщина в платке.

— Потом всё это должно настояться, — сощурив глаз, дедуля потряс в воздухе палкой. — Настоится, отцедите в кастрюльку и пейте себе на здоровьичко. Если горько — разбавите. Поставьте на окошко и, как мимо пойдёте, несколько глотков сделайте. Закончится одна банка — заварите следующую, и так — пока всё само собой не пройдёт.

— Вот спасибо вам так спасибо. — Пересмотрев запись, женщина с карандашом аккуратно свернула лист вчетверо и, боясь потерять драгоценный рецепт, тщательно уложила его на дно сумки. — Хорошо, когда рядом знающие люди есть, а то хоть пропадай. Доктора понавыписывают, сами не знают чего, а людям от их таблеток только хуже становится.

Нелогичность монументальной фигуры с пучком была столь очевидна, что Крамская удивлённо пожала плечами: если от прописанного врачом лекарства тебе становится только хуже, зачём ты идёшь к нему снова? Странные люди в коридоре раздражали её всё больше и больше: если бы не больничный лист, её ноги бы в этом богоугодном заведении не было. Открыв рот, Наталья приготовилась высказать всё, что она думает по этому проводу, но вовремя передумала: встревать в спор этих умалишённых не имело никакого смысла.

— Правильно вы сказали, когда люди рядом — это всегда хорошо, — закивал головой старик. — Вот у меня жена умерла, скоро год будет, никак не могу привыкнуть жить в одиночку. Раньше в коммуналке хоть соседи были, всё словом с живой душой перемолвишься, а сейчас, когда Зоси не стало, а кругом только пустые углы — тоска, — со вздохом пожаловался он.

— С одной стороны, хорошо, что отдельные квартиры, а с другой — чужими люди становятся, — подхватила мысль ещё совсем не старая женщина у окна. — Раньше как: праздники — вместе, детей растили — вместе, разницы, кто чей, никогда не делали. Бывало, убегаешь на работу: дядь Коль, стукни в дверь, чтоб Митька в школу не проспал! Оставишь ключи под ковриком — и знаешь, что мальчишка без пригляда не останется. Один разбудит, другой встретит, третий с уроками поможет. Так детки и росли. А сейчас? Все сидят по своим квартиркам, не то что друг друга, собственной тени и то боятся.

— Да о чём вы говорите, неужели в полуподвалах было лучше? — возмущённо надув щёки, монументальная гора отрицательно закивала головой. — Вы только вспомните хорошенько, от чего мы ушли: удобства общие, ванна — тоже, иногда по часу можно было стоять под дверью! А на кухне? Две плиты, и те вечно заняты, чайник по расписанию кипятили! — Выпуская пар, дама деловито расправила на своей необъёмной груди свалившееся набок жабо, украшенное неподъёмной брошью. — А ноги?

— Что — ноги? — в замешательстве произнёс щуплый старичок с палочкой.

— Всю жизнь видеть из окна собственной комнаты только ноги прохожих — это, по-вашему, как — счастье? Мне до сих пор снятся ботинки, сапоги и валенки.