— Вот именно, — постояв на месте, правая бровь Шалевича стала медленно опускаться, и, поняв, что на сей раз острый угол удалось обойти, Надежда Николаевна слабо выдохнула. — Ты анкету этой красотки читала? — Зашуршав листком, Пётр Иванович сдвинул очки на самый кончик носа, и, глядя поверх стёкол, поднёс бланк к глазам.

— Что-то не так заполнено? — Подавшись корпусом вперёд, женщина привстала, всем своим видом показывая, что по первому же слову она готова сорваться с места и сию же секунду исправить закравшуюся в документ досадную неточность, если таковая, конечно, имеется.

— Да нет, Наденька, заполнено-то всё верно, только скажу я тебе, биография у этой штучки ещё та…

Покровительственно поиграв бархатистыми переливами голоса, Пётр Иванович положил бумагу перед собой и, не отрывая взгляда от листа, едва заметно дрогнул кончиками пальцев. Поняв, что по оформлению анкеты лично к ней никаких претензий не имеется, Надежда опустилась обратно на стул и, расслабив напряжённые плечи, облегчённо выдохнула.

Для своих сорока пяти она занимала прекрасное непыльное место и в течение по крайней мере ближайших десяти лет терять его не собиралась. Конечно, Пётр Иванович был далеко не подарком, но, что ни говори, перебирать бумаги в кабинете начальства — гораздо более приятное дело, нежели ютиться в коптёрке вахтёра на проходной, проверяя сумки и подворовывая по мелочи. Безусловно, сорок пять — не возраст, но забывать о том, что на твоё место может найтись достаточно претенденток, для которых сорок — уже глубокая старость, пожалуй, всё-таки не стоит.

— Шелестова Любовь Григорьевна, 1943 года рождения, место рождения — деревня Озерки, Московской области. — Многозначительно причмокнув, Шалевич оторвался от бумаги и, привычно наклонив голову, взглянул на помощницу поверх стёкол. — Интересно получается, родители — на исторической родине, в Тмутаракани, а это сельпо в столицу припожаловало, — вот она я, здравствуйте, любите меня в срочном порядке!

— Так она же вышла замуж? — стараясь не вызвать недовольства босса, аккуратно возразила Надежда.

Услышав явно пренебрежительное «сельпо», Фокина передёрнулась, но, благоразумно прикусив язык, заставила себя промолчать, хотя по данному вопросу у неё было своё, отличное от Шалевича мнение. Много лет назад её бабушка с дедушкой переехали в столицу из Смоленска. Конечно, сама она родилась в Москве, и её родители — тоже, поэтому к иногородним она себя отнюдь не причисляла. Но можно ли называть москвича во втором поколении коренным, полностью уверена не была, а потому факт смоленских корней ни в частных беседах, ни в каких-либо официальных анкетах афишировать не спешила.

— Вот ведь мило, — не унимался Шалевич, — у нас коренные москвичи сплошь и рядом в полуподвалах и коммуналках ютятся, а приезжая барышня — брык, и в дамки! За какие же такие, интересно, заслуги ей с порога дали отдельную однокомнатную квартиру, да ещё и недалеко от набережной?

— Она пишет, что получила квартиру как вдова погибшего военнослужащего, — не разобрав, является ли вопрос начальника риторическим или нет, на всякий случай уточнила Надежда.

— И подумать только, как он вовремя поги-и-и-б, — с сарказмом протянул Шалевич. — Не пропади он, в лучшем случае ютилась бы сейчас наша симпатичная барышня вместе с тараканами в какой-нибудь задрипанной комнатке казённой коммуналки. Вот ведь надо же. — Пожав заплывшими жиром плечами, Пётр Иванович поджал нижнюю губу и, раскрыв на всю свои маленькие узенькие глазки, ткнул пальцем куда-то в самое начало анкеты.