|
Полковница эта, говорю, без дров живет, потому она на керосиновой лампе себе варево делает. Чай, да булки, а суп – ложкой ударь, пузырь не вскочит. На что тут нашему брату покуситься? Наверху, опять, чиновник – тот окурки цигарок по земле сбирает, да в трубке курить; восьмушкой лошадиной колбасы обедает. Знали бы и не пустили. Одно – дачу нанимал другой барин, а он переехал. В прошлом году он жил на соседской даче, так его только в декабре выжить могли. Ей-Богу! Шубёнки никакой. Чуть не подох! К будочнику в будку греться бегал. А то, так у дворника сидит. Да уж потом пущать не стали, потому на каверзы пустился. Не жрал он тут дня три; прибегает в дворницкую, видит дворничиха лапшу хлебает, облизнулся и говорит: «смотри-ка Ульяна, что народу на улице собралось, шар летит, да таково низко, пренизко». Та, дура, само собой, и выскочила на улицу шар смотреть, а он лапшу-то съел, опрокинул чашку, да и говорит, что это кошка. Вот какие, сударь, дачники! С полицией сгоняли; так и денег не отдал. «Я, говорит, обязался в конце лета за дачу заплатить, а для меня еще и посейчас лето». Это в декабре-то! А вы у нас дачники желанные… дай Господь…
Брюхо купца колышется, уста разверзаются для улыбки. – Ну, это голь, шмоль и компания, – говорит он, лезет в карман за пяти-алтынным и суёт его в руку дворнику. – Много, сударь, благодарны, – кланяется тот и продолжает свой путь с вёдрами. Купец выходит за ворота, и остановясь на мостках, смотрит на речку. По речке, в барочных лодках, купленных за два с полтиной, катаются дачники. Лопата заменяет руль, вместо уключин весла прикреплены верёвками к палкам. Вот три чиновника катают барышню в соломенной шляпке; двое на вёслах, один на руле. Гребли, гребли они, заехали в ботвинью и сели на мель. Барышня визжит. – Помилуйте, чего вы? Страшного тут ничего нет. Мы сейчас на баграх пройдем, – утешают они её, вскакивают с мест, упираются вёслами в грунт, но ещё больше залезают на мель. Лодка не идет ни взад, ни вперед. – Ну, что-же вы наделали? Как вам не стыдно! А ещё хотели на Лаваль-дачу. Как-же мне на берег-то попасть? Ведь не в брод же идти, – чуть не плачет барышня. – Не беспокойтесь, Анна Дмитриевна, сейчас мы вас снимем с мели и доставим на Лаваль. Эй, почтенный! – кричат гребцы мужику на барке. – Сделай милость, влезь в воду и сними нас с мели! – На полштоф дашь? Меньше ни копейки! – отвечает мужик и, почесывая спину, отворачивается. – Ах, Боже мой, дайте ему. Пусть он нас снимет с мели, – упрашивает девушка. Гребцы переглядываются друг с другом и шарят у себя в карманах. – Миша, есть у тебя деньги? У меня в том сюртуке остались. – Нет, я дома забыл. Нет-ли у Феди? – У меня всего восемь копеек. – Врёшь, ты вчера у экзекутора занял целковый. – Не целковый, а пятьдесят рублей занял у экзекутора, – вспыхивает как пион Федя, – но они у меня дома. – Почтенный, ну, сними сапоги и спустись в воду. Мы тебе восемь копеек дадим. Все-таки на шкалик. – И мараться не стоит. Уж коли сел на мель, так и сиди, – бормочет мужик и даже не оборачивается. Гребцы почесывают затылки. – Ах, Господи! Так как-же нам быть-то? – восклицают они хором. – Нужно самим раздеваться и лезть в воду. – При мне-то? Что вы! Разве это возможно? Да вы с ума сошли, – говорит барышня. – Да вы, Анна Дмитриевна, не беспокойтесь. Мы только снимем сапоги и засучим штанины, а остальное всё будет в порядке. Видали в театре венецианских рыбаков? вот и мы так-же. |
