– Хуже, сударыня! Просто шкура барабанная! подстёга на вздёржке!

– Уваров! Что за слова! Удержись, мой милый, – останавливает его барин.

– Виноват, ваше благородие! – вспохватывается городовой. Я так, сударь, полагаю, что без рабочего дома не обойдётся, придется её упрятать! Надо, вот, к приставу сходить.

– Что ты! что ты! Как можно наказывать влечение женского сердца! Ты вот прочти «Что делать?»

– Да нешто, тут влечение? Ведь она шельма!..

– Удержись, говорю!..

– Обидно, ваше благородие. Вы-то возьмите: ведь жена. Третьеводня-с говорю: давай пять целковых, а она «накось, говорит, выкуси!»

Супруги в ужасе.

– Пять целковых! Что-же ты это продавать её хочешь, что- ли? – восклицают они.

– Не продавать, а коли ты жена непочтительная, то должна, по крайности, помогать своему супругу. Вы-то возьмите: ведь я её пять лет кормил…

– Молчи, молчи! Ты говоришь что-то совсем несообразное!

– Нет, сообразное, – чуть не плачет городовой. – Куда она беличий салоп девала? Белка-то, ваше благородие, полюбовнику на халат пошла. Теперича она в шелковых чулках щеголяет, а где мои две ситцевыя рубахи? По крайности хоть-бы по пяти целковых в неделю…

– Полно, стыдись и говорить-то это.

– А она, нешто, стыдится? Она вон пришла, да бок у самовара проломила.

– Ах, бедный, бедный! – качает головой жена Мишеля. – Мишель, я все думаю, что бы ему теперь дать почитать такого, чтобы подходило к его положению?

Мишель задумывается.

– Дай ему Анну Каренину Толстого, говорит он. У Каренина он научится мужеству в несчастии.

– Но ведь Анна Каренина с одним Вронским, а тут трое соперников. Она с тремя…

– Какое, сударыня с тремя! Об трех бы я и не говорил! – утирает кулаком слезы городовой, – графский камардин четвертый, правоведа-мальчишку подцепила, офицер уланский, околодочный из седьмого участка! Да, что, всех и не перечтешь!

– Послушай, Мишель! Уж это происшествие выходит из ряда обыкновенных. Тут и романа такого не подберешь, всплескивает руками барыня.

– Дай ему «Отцы и дети» Тургенева или «Накануне». Или нет, дай «Что делать?» Пусть хоть он тем утешится, что ревность, по иным понятиям, есть не что иное, как брезгливость. На тебе, Уваров, сигару! Это хорошая сигара, гаванокая… говорит Мишель.

– Погоди, Уваров, сейчас я тебе принесу книжку. Ты, наверное, найдешь в ней и исход, и утешение, – прибавляет жена Мишеля, и идет по направлению к балкону.

Городовой встрепенулся.

– Вот отстою на часах, приду домой, да ежели застану её, стерву, такую встряску, ваше благородие, задам, что небо то с овчинку покажется! – восклицает он и сжимает кулаки.

XII. Старая Деревня

Порядочное, состоятельное семейство, прожив одно лето в Новой Деревне и переиспытав все беcпокойства и терзания, сопряженные с прозябанием в этом вечно ярмарочном месте, на следующий год, наверное, поселится в Старой Деревне, где жизнь уже спокойнее, трактиров и портерных меньше. Обитатели Старой Деревни – люди семейные. Ремесленник, ежели и поселяется сюда, то отнюдь не для того, чтобы открыть мастерскую или лавочку и потом эксплуатировать своего брата дачника. Здесь он живет исключительно для отдыха, окружённый своим семейством. В Старой Деревне есть много англичан-купцов, из года в год арендующих дачи, много немцев-купцов, всячески старающихся походить по своей внутренней и внешней складке на англичан, много русских купцов, оперирующих на бирже, утративших свой первоначальный тип и отдавшихся подражанию англичанам и немцам.