– О мертвых или хорошо, или ничего, – провозгласил Северин, появляясь на пороге лабиринта с блокнотом Троепольской в руках. – У вас тут прекрасная акустика, просто не знаю, как вы творите. Спорить готов, что ничего подобного вы ей при жизни не говорили, – сказал он, относясь уже непосредственно к Петровой.

– Не говорила, – вздохнула та, – и правильно делала. Между нами, как вы говорите, не для протокола, Ольга писала-то неважно. Она фактуру собирала блестяще, мозги у нее были повернуты на проблему хорошо, а вот материал слепить у нее не очень получалось. Вечно мы с Чижом переписывали что-то, доделывали.

– И все-таки, вы ей завидовали, а? – догадываясь, поинтересовался Северин.

– Завидовала, – неожиданно легко согласилась Петрова. – Я старая черепаха Тортилла и очень хорошо понимала, что она-то еще научится писать, а я уже не научусь... Вот так, как она...

– Неужели это так сложно? – совершенно искренне удивился я.

– Представьте себе! А еще представьте себе, что среди журналистов это очень мало кто умеет.

– А мне всегда казалось, что в этом самая соль вашей работы, – заметил иронически Северин, – вскрывать недостатки, обнажать пороки...

– Казалось правильно. И сейчас, между прочим, с нас, наконец, стали ее, кажется, спрашивать – оттуда, сверху. – Она довольно неопределенно ткнула пальцем в потолок. – Раньше... Раньше тоже спрашивали. Но если не выполняли, никто не сердился слишком сильно. Я двадцать лет работаю в газете, можете мне поверить. Ведь как делается критический материал? Пойдите в суд, в прокуратуру, в милицию, в народный контроль, в торговую инспекцию, вообще в любой проверяющий, контролирующий, карающий орган. Материала – вагон, бери на любой вкус и пиши судебный очерк, моральную статью, поднимай проблему. Надо лишь уметь сделать правильные выводы, ну и можно еще врезать кому-нибудь, кому недоврезали, на ваш вкус, до вас. Нет, такая публицистика тоже должна существовать, даже обязана. Но только такая?..

Мне показалось, что Петрова что-то уж очень сильно вошла в раж, а главное, отвлеклась от темы.

– Понятно, – сказал я, стараясь интонационно подвести итог ее выступлению. – Значит, Ольга была журналистом того типа, который сам, так сказать, ищет недостатки и сам их вскрывает. Какой проблемой она занималась последнее время?

У Пырсиковой снова сделалось растерянное лицо, а Петрова, на глазах остывая, вяло пожала плечами.

– Кажется, что-то с книгами. Точно не знаю. Может быть, Чиж?

– Букинистическая торговля, – объявил Северин, поднимая для всеобщего обозрения Ольгин блокнот. – Тут есть весьма интересные наблюдения. Нет только одного, по крайней мере, я пока не нашел: какими именно магазинами она интересовалась?

Женщины молчали.

– Так, – сказал Стас. – Жаль. Тогда такой вопрос: имя Щура вам что-нибудь говорит? У Ольги оно записано в календаре как раз позавчерашним числом. А? Нет? Снова жаль. Еще вопрос. В тот пень, когда вы ждали Ольгу, в день ее рождения... Кстати, сколько ей исполнялось?

– Двадцать пять, – сдавленным голосом пролепетала Пырсикова.