Она негромко рассмеялась.

— Ты проснулся, слава Богу! — прошептала она. — И ты понимаешь, о чем я говорю!

Она наклонилась, взяла его за руку и нежно заверила:

— Все хорошо. Ты выздоравливаешь, и тебе нечего опасаться.

Генри Лабушер пришел с визитом в четыре часа пополудни. Он был одет, как показалось Антонии, несколько вульгарно.

Тур ввел его в гостиную, куда вскоре вошла Антония в одном из своих элегантных платьев от Уорта, которое подчеркивало все прелести ее изящной фигуры.

— У вас все хорошо? — спросил журналист, целуя ее руку.

— Да, и очень, я счастлива, — ответила она с улыбкой. — Сегодня мой больной впервые съел кусочек мяса. Он уже сидит в постели и выражает негодование по любому поводу, а это, как сказал мне Тур, верный признак выздоровления. Лэбби рассмеялся.

— Ну что ж, он действительно поправляется, и вы можете о нем не беспокоиться. Наконец-то у вас появится больше времени для меня.

Антония изумленно уставилась на него, но Лабушер, ничуточки не смущаясь, продолжал;

— Вынужден заметить, что никогда еще я не был столь увлечен женщиной, которая совершенно не обращает на меня внимания, требуя лишь совета и информации, дабы обеспечить мужу покой и наилучшим образом ухаживать за ним. Такое со мной случается впервые.

Лэбби говорил все это почтительным тоном, и Антония, поняв шутку, рассмеялась. Потом она сказала серьезно:

— Вы знаете, как я благодарна вам. Вы помогли мне побороть отчаяние и страх, в самые трудные минуты моей жизни вы были мне лучшим другом. Дружба с вами…

— Дружба?! — воскликнул Лэбби. — Но это совсем не то, что я испытываю к вам, и вы это прекрасно знаете! Эта «дружба» погубит мою репутацию покорителя женских сердец!

— Я как раз очень дорожу вашей… дружбой, — подчеркнуто серьезно повторила Антония.

Она уже успела привыкнуть к заверениям Лэбби в его искренней любви, не придавая им ни малейшего значения, и он вынужден был признать, что все его усилия были напрасны.

Он никогда не встречал женщины, которая была бы так предана мужу, который в данный момент не мог, правда, ответить на ее заботу и ласку, однако и прежде, как говорили, не замечал ее женского очарования.

Генри Лабушер знал о связи герцога с маркизой Норто и, разумеется, о его репутации повесы и сердцееда. Ему также не составило труда догадаться, почему герцог Донкастер женился на Антонии, но герцогине и в голову не приходило обсуждать с новым другом столь интимные вопросы.

С самого начала Лэбби был пленен молодостью и неопытностью Антонии.

Со временем, навещая ее все чаще, едва ли не ежедневно, и внушая себе, что делает это исключительно из-за того, что она деревенская жительница и нуждается в его помощи, он незаметно для себя влюбился.

Он с трудом верил в то, что такое могло с ним приключиться в его тридцать девять лет, с ним, мужчиной столь опытным в сердечных делах. Но он влюбился, влюбился по уши, словно безусый юнец в прелестную незнакомку.

Но в Антонии было нечто такое, что отличало ее от женщин, которых ему без особого труда удавалось завоевывать в жизни, богатой любовными приключениями. Эта особая черта, присущая только ей одной, удерживала его на расстоянии, не позволяя вольным словом нарушить рамки приличия.

Однажды королева Виктория назвала Генри «эта гадюка Лабушер», но, увидев его теперь, она была бы поражена его сдержанным, мягким, деликатным и обходительным поведением с Антонией.

Лэбби не только сообщал Антонии новости, но и заставлял ее улыбаться, пусть ненадолго, но все же отвлекая от грустных мыслей и забот.

Поскольку взоры всего мира были обращены на Францию, любопытные англичане и американцы прямо-таки хлынули в Париж.