Он смотрел на пыльные листы, и в его памяти ожил тот день, когда домой к нему пришел с деловым предложением Мел Хаммер.

Марти как-то проговорился о таинственном недуге Скотта своему знакомому Кивани, через которого слухи поползли по всему городу.

Скотт не принял предложения журналиста, несмотря на то что ему очень нужны были деньги. Ведь хотя заключительную часть обследований медицинский Центр провел бесплатно, оставался невыплаченным значительный долг за первую серию исследований. К тому же он не вернул еще пятьсот долларов Марти и не выплатил по прочим многочисленным счетам, накопившимся за долгую, тяжелую зиму. Он не заплатил за зимнюю одежду, купленную на всю семью, за отопление, много задолжал за лечение, потому что после стольких лет, прожитых в Лос-Анджелесе, они физически плохо переносили зиму на Восточном побережье.

Но Скотт пребывал в состоянии, которое он называл периодом гнева и в котором постоянно ощущал копившуюся внутри злобу. Он с гневом отклонил предложение журналиста.

— Нет, покорно благодарю, я не хочу быть предметом нездорового интереса болезненно любопытной толпы.

Он набросился на Лу, когда она, как ему показалось, поддержала его решение без должного чувства:

— Чего же ты хочешь? Чтобы я обеспечивал тебя, играя роль ярмарочного шута?

Еще говоря все это, он уже знал, что, поддаваясь гневу, ошибается и упреки его несправедливы. Но этим гневом пылала вся его душа. И этот гнев довел его до такого состояния, в котором он еще никогда не был: до состояния крайней раздражительности, причиной коей был один лишь страх.

* * *

Скотт отвернулся от газеты и подошел к веревке. Погрузившись в воспоминания, от которых в душе опять зашевелился гнев, он небрежно перекинул тело через край крышки холодильника и, цепляясь за веревку руками и ногами, заскользил вниз. Белая стена замелькала перед его глазами.

Гнев, проснувшийся в его душе от воспоминаний, был лишь слабым отголоском ярости, которая постоянно клокотала в его груди в те уже далекие теперь времена, — ярости, с которой он бросался, теряя рассудок, на всякого, кто, как ему казалось, пытался шутить над ним.

Он вспомнил тот день, когда ему послышалось, будто Терри сказала у него за спиной что-то неприятное. Он вспомнил, как, уже будучи ростом не выше Бет, он налетел на нее и стал уличать в якобы подслушанной им дерзости.

— Что ты слышал? — спросила она.

— То, что ты сказала обо мне!

— Ничего я о тебе не говорила.

— Зачем ты врешь? Я же не глухой!

— Я, значит, вру?

— Да, ты врешь. Но я и так знаю, что ты сказала. Ты всегда говоришь это обо мне за глаза.

— Ну, довольно, нам надоели твои истошные вопли. И все только потому, что ты брат Марти.

— Конечно, конечно, ты же жена хозяина, ты ведь здесь главная!

— Не говори со мной так!

Дальше — больше: вопли, крики — пустые и бессмысленные.

Пока наконец Марти с мрачным лицом не позвал его тихим, спокойным голосом в свой кабинет. Скотт стоял перед письменным столом и бросал исподлобья на брата свирепые взгляды, всем своим видом напоминая злобного гнома.

— Малыш, мне неприятно это говорить... — Марти чуть запнулся. — Может быть, до конца лечения тебе лучше будет не выходить из дома. Поверь, я знаю, каково тебе сейчас, и ни в чем тебя не виню. Но... понимаешь, невозможно серьезно заниматься работой, когда...

— Стало быть, ты меня увольняешь.