— Когда вы исчезнете за дверью… я пойму: ничего этого не было. Вы… вы будете сниться мне всю ночь, а утром я уже не буду знать, что же было явью, а что — сном. Да я и сейчас уже не знаю.

— Выпейте. — Когда он потянулся за стаканом, она бросила с неожиданной резкостью: — Нет, ваш вон тот. Вы что, забываетесь?

— За что?

— За грядущий сон. Пусть он будет долгим и приятным.

Митчелл взял стакан:

— За грядущий сон.

Женщина смотрела, как он глотнул и поставил недопитый стакан.

— Это не первая наша встреча, — задумчиво заметила она.

— Да, вчера вечером, в театре…

— Нет, не только там. Однажды вы меня уже видели. На ступеньках церкви. Вы не помните?

— На ступеньках церкви?! — Голова у него по-идиотски качнулась, он с усилием поднял ее. — Что вы там делали?

— Выходила замуж. Теперь припоминаете?

Рассеянно, поглощенный тем, что ему говорили, Митчелл допил свой стакан до дна.

— Я был на свадьбе?

— Ах да, вы были на свадьбе… весьма на то похоже. — Она резко встала, щелкнула выключателем радиоприемника. — А теперь немного музыки.

В комнату ворвались грубые гортанные звуки тромбона. Женщина задумчиво закружилась перед столом, вращаясь все быстрее и быстрее, ее юбка раздувалась и становилась все шире и шире.

И никто уже не любит,

И никто не приголубит…

Он приложил руку ко лбу.

— Что-то я вижу вас не очень четко… что такое… свет, что ли, гаснет?

Танец-соло все убыстрялся и убыстрялся, погребальный танец триумфатора.

— Свет горит, а вот вы угасаете.

— Грудь… она разрывается на части. Позовите на помощь… доктора…

— Ни один доктор уже не успеет.

Она уже напоминала вращающийся волчок, который, казалось, удаляется по длинному туманному коридору. Сначала она казалась ему нестерпимо ярким пятном, затем будто раскаленный добела, но уже остывающий металл. И постепенно ушла навсегда во тьму.

При последнем издыхании, уже лежа на ковре у ее ног, стеная и исходя пеной, он выдавил:

— …лишь хотел осчастливить вас…

— Хотел… хотел… — прошептал откуда-то издалека насмешливый голос.

И растаял в тишине.

Выйдя из комнаты, она прислонилась спиной к дверному косяку, уже готовая захлопнуть дверь, но замерла как вкопанная, оставив ее слегка приоткрытой: да, она снова может войти, если только пожелает.

Они посмотрели в упор друг на друга. Мейбелл, светловолосая, крупная, неряшливо одетая, держала в руках нечто цилиндрической формы в оберточной бумаге. Женщина в бархатной пелерине окинула ее бойким взглядом — так бросает вызов тореадор, внимательно и настороженно наблюдая за быком.

Мейбелл заговорила первой, надув размалеванные пухлые губы:

— Это для Митча. Раз не хочет меня видеть, так чего уж тут. Теперь-то я все понимаю, но скажите ему…

— Да?

— Скажите ему… пусть выпьет бульон, пока еще горячий.

Женщина в пелерине бросила взгляд через плечо на щель приоткрытой двери — слишком узкую, чтобы через нее можно было что-то разглядеть.

— Вас видели внизу, когда вы пришли?

— Да, конечно.

— Они видели, что вы несете этот суп?

— Да.

Как легко можно было заманить эту толстуху в комнату. Когда раздался первый — предупредительный — стук в дверь, женщина передвинула ширму, загородив тело. Как легко, в считанные мгновения, прежде чем эта глупая тетеря обнаружит своего Митча, можно было заставить умолкнуть ее навеки, дав глотнуть из того же стакана, из которого только что пил он.