|
Индеец нахмурился от этого выговора и с минуту презрительно, свысока, смотрел на Раймонда. — Я жду, — сказала Мария-Тереза. — Твои индейцы укокошили моего китайца. — Бесстыдный сын Запада смеялся над тем, что наши индейцы зажгли коэты в честь новой луны. — Я плачу жалованье индейцам не за то, чтобы они забавлялись пусканием ракет. — Это был благородный праздник новой четверти луны… — Да, сегодня четверть, завтра половина, потом полнолуние… А солнце… а звезды… а католические праздники: одних этих целая уйма… Твои индейцы только и знают, что праздновать. Лентяи, пьяницы! Я их потому только и терпела, что они — твои друзья; но раз они начинают убивать моих слуг, которые служат мне лучше их, я больше терпеть не стану. — Бесстыдные сыны Запада не слуги тебе — они не любят тебя… — Они работают. — За грош… У них нет и капли достоинства… Собачьи дети! — Они мне служат, а твоих я держу только из жалости. — Из жалости! Индеец словно выплюнул это слово. И, взмахнув рукой, потряс над головой кулаком — жестом угрозы и отчаяния… Но рука его тотчас же опустилась… Он направился к двери, но прежде, чем отворить ее, обернулся и с порога бросил Марии-Терезе скороговоркой несколько фраз на языке кечуа. Глаза его метали молнии… Он гордо завернулся в свой яркий плащ и вышел. Молодая девушка все время машинально играла карандашом. — Счастливого пути! — бросила она ему вслед. — Что он вам сказал? — Что он уходит, и я не увижу его больше. — Он страшно зол. — Это он напускает на себя. Мне это надоело. Он очень предан нам. Уверяет, будто сделал все возможное, чтобы предотвратить несчастье. Но его индейцы — невозможный народ!.. Гордость невероятная, а работать не желают. С этого дня я буду брать только китайцев. — Берегитесь, как бы это не повредило вам! — А что же прикажете делать? Я держала индейцев Гуаскара, хоть и знала, что пользы от них никакой, в качестве громоотвода. Но раз они убивают моих кули… Могут проваливать на все четыре стороны. — А Гуаскар? — Как знает. Он вырос у нас в доме. Он обожал мою мать. — Ему, должно быть, будет тяжело уйти. — Наверно. — И вы даже не попытались удержать его? — Нет… Но мы забыли о вашем дядюшке. Она позвонила. — Автомобиль, — кинула она слуге. — А… а что индейцы? — Ушли вместе с Гуаскаром. — Все ушли? — Все. — Без крика… без ропота? — Без единого слова. — Жалованье получили? — Нет. Даже и не спрашивали. Гуаскар запретил им. — А кули? — Они не возвращались с островов. — Но где же раненые… убитый?.. Что с ними сделали? — Китайцы сами унесли их в свой квартал. — Отличный народ… Живей автомобиль! Она уже успела надеть кокетливую маленькую шапочку и торопливо натягивала перчатки. И сама села править мотором. Они быстро спустились к муэлле Дарсена. Раймонд восхищался ловкостью, с какой его невеста избегала препятствий, ее самообладанием, рассчитанностью каждого ее движения в этом квартале, полном неожиданностей. Мальчуган в ливрее — грум или «бой», как их здесь называют — скорчившийся на подножке, нисколько не пугался, когда автомобиль едва не задевал стены. — Вы много ездите на автомобиле здесь, в Перу? — Конечно, нет… дороги слишком плохи. Я езжу, главным образом, из Кальяо в Лиму, куда, разумеется, возвращаюсь на ночь. Потом иногда езжу к морю, на дачу, в Анкону или Корильос… Одну секундочку, мой милый Раймонд. |
