И так, начиная с рук и ног и медленно расползаясь по членам до жизненных центров тела, продолжался этот странный переход к видимой телесности. Это было похоже на медленное распространение яда. Прежде всего показывались тонкие белые жилки, дававшие как бы слабый очерк органа, затем стекловидные кости и сложные артерии, затем мясо и кожа, сначала в виде легкого тумана, но быстро тускневшие и плотневшие. Вскоре стало видно раздавленную грудь и плечи, и тонкий очерк осунувшегося, разбитого лица.

Когда, наконец, толпа дала Кемпу встать на ноги, на свободном пространстве посредине обнаружилось распростертое на земле голое и жалкое тело молодого человека, лет тридцати, избитое и искалеченное. Брови и волосы у него были белые, не седые, как у стариков, а белой белизной альбиноса, глаза — как гранаты. Руки были судорожно стиснуты, глаза раскрыты, на лице застыло выражение гнева и ужаса.

— Покройте ему лицо! — крикнул кто-то. — Ради Бога, закройте ему лицо!

Его покрыли простыней, которую кто-то пронес из «Веселых игроков», и внесли в дом.

Таким-то образом, на грязной постели, в убогой, полутемной конуре, среди невежественной, возбужденной толпы окончил в невыразимом бедствии свою странную и ужасную карьеру Гриффин, первый из людей ставший невидимым, Гриффин, — самый даровитый физик, какого когда-либо видел свет.

Эпилог

Так кончается история странной и злой судьбы Невидимого. Если вы хотите узнать о нем еще что-нибудь, ступайте в маленькую гостиницу близ Порт-Стоу и поговорите с хозяином. Вывеска этой гостиницы — пустая доска, где изображена к одном углу шляпа, в другом сапоги, а название ее стоит в заголовке этой книги. Хозяин — низенький и толстенький человечек с цилиндрическим носом, щетинистыми волосами и спорадическим румянцем лица. Пейте не скупясь, и он не скупясь расскажет вам все, что случилось с ним после описанных выше событий, расскажет и о том, как суд старался «облапошить» его, отобрав найденные у него деньги.

— Как увидали они, что деньги-то совсем неизвестно чьи, так и стали, — чорт бы их побрал! — на то воротить, будто я — все равно, как клад. Ну, какой же я клад, посудите сами! Потом один барин давал мне по гинее в вечер, чтобы я рассказывал все, как было, в одном увеселительном собрании. «Так, — говорит, — своими словами рассказывай, только одного не поминай».

Если же вы захотите сразу прервать поток его воспоминаний, — стоит только спросить, не были ли замешаны в деле какие-то рукописные книги. Он согласится, что были, и начнет объяснять вам, что и теперь многие воображают, будто они у него, но помилуйте, что вы это! — у него их нет.

— Их взял, и упрятал куда-то сам Невидимый, еще когда я в Порт-Стоу удрал. Что они у меня, — это все выдумки мистера Кемпа.

Затем он впадает в задумчивость, наблюдает за вами украдкой, с беспокойством теребит очки и, наконец, уходит из-за прилавка.

Он — холостяк, испокон века имел наклонность к холостой жизни, и в доме нет ни одной женщины. Внешним образом он застегивается, — чего требует его положение, — но в более существенных и интимных пунктах своего туалета, в деле помочей, например, все еще обращается к бичевкам. В занятии своем он не обнаруживает большой предприимчивости, но в заведении его царит величайший декорум. Движения хозяина медленны, и он частенько задумывается. В деревне ему приписывают большой ум и самую почтенную скаредность, а относительно знания дорог в южной Англии он заткнет за пояс самого Кобета.

В воскресенье, по утрам, каждое воскресенье круглый год, пока он заперт от внешнего мира, и каждый вечер, после десяти часов, он уходить в свою маленькую гостиную, неся с собою стакан джина слегка разбавленного водой, ставит его на стол, запирает дверь, задергивает шторы и даже заглядывает под стол.