Это было просто. Какую то часть своего существа   довольно важную часть   приходилось отключить начисто. Но Ивик это не пугало. Ей хотелось побыть кошечкой. Свернуться на коленях и мурлыкать от удовольствия. Ей хотелось видеть счастливые глаза Марка. Слышать его голос. Говорить совсем просто и о простых вещах.

 Они ходили за продуктами. Забирали детей из школы и шли с ними гулять в лес или в спортивный, уже почти достроенный центр. Играли с ними в карты. Ходили в кино. Потом дети уезжали, Марк с Ивик оставались вдвоем.

 Но все чаще просыпалась та, другая часть. Ивик хотелось писать, и она писала. Она торопилась записать все, что знала о Рейте и Кларене теперь. Это была ее первая реалистическая вещь. О живых, настоящих людях. Она не боялась уже. Она знала о Рейте и Кларене больше, чем кто либо из живущих.

 Она привычно не рассказывала об этом Марку. Зачем ему это? Но иногда, когда они сидели вдвоем на диване, обнявшись, или уходили погулять в Медиану или по лесу, на нее вдруг накатывали сомнения.

   Слушай... мне кажется, что я тебя мучаю, нет?

   Почему?!   поражался Марк.

   Понимаешь, во мне есть еще много другого. Я с тобой не говорю об этом, потому что чувствую, что ты боишься, тебе это чуждо. Мне кажется... если бы у тебя была другая женщина, не такая, как я... не гэйна, без всех этих выкрутасов. Без войны и без писания... Ты был бы гораздо счастливее.

   Но мне не нужна другая,   с удивлением говорил Марк. И потом он находил какие то слова. Он говорил, что другие женщины, без выкрутасов   скучные и пилят своих мужей за всякую ерунду, а Ивик никогда его не пилит. Она очень добрая. Очень его любит. Никто не умеет так любить, как она. Он очень счастлив, что у него именно так сложилась судьба. Жаль, конечно, что они редко видятся. Но он лучше уж будет редко видеться с ней, чем каждый день жить с какой нибудь мегерой...

 Ивик верила ему.

И совсем не думала о Кельме. Только несколько раз он снился ей, и это было ужасно. Потому что он всегда снился ей в каком нибудь страшном виде   то убитый, почти на куски разорванный снарядом, то весь окровавленный, то вовсе в виде бледного призрака из могилы. И каждый раз Ивик точно знала, что это ее вина, что это она предала или даже убила его.

 Но в конце концов это были всего лишь сны. Гэйны привыкают к ночным кошмарам. Это часть профессии, это нормально. Ивик только с ужасом думала, как будет теперь жить в Питере одна, и спать в одиночестве, без теплого и родного Марка, к которому всегда можно прижаться и забыть любые сны.

А отпуск неумолимо рвался к концу.

 Ивик дописала последнюю строчку.

 Это самое трудное   придумать последнюю строчку. Первая и последняя   самое сложное. Ивик придумывала ее заранее. Вынашивала. Она давно уже знала, как эта строчка будет звучать. А теперь вот записала.

 "И был рассвет и солнце нового дня, долгого, бесконечного дня Медианы".

 Она посидела над эйтроном, размякнув, ни о чем не думая. Сзади сонно сопели дети   им в школу с утра. Ивик вставать через три часа. Через три, и идти в Медиану, на Триму, снова работать.

 Ивик ничего не придумала. Все было документально, теперь она без затруднений пользовалась источниками   все равно она знала о Рейте и Кларене больше, чем кто либо из живущих. И как Рейта умерла. В отчаянии. В ужасе от случившегося и от сознания невозможности что либо изменить. Ивик прошла вместе с Рейтой все эти состояния. Ей было плохо. Ее тошнило, и когда пуля вошла Рейте в шею, под ухом ("основание мозга. Мгновенная смерть"), у Ивик долго болело это место, болело, будто она потянула мышцы. Ивик умирала вместе с Дейтросом. Потом она увидела новый Старый Дейтрос.