— Толо не может слезть, Толо совсем ослабел.

— Ничего, мы тебе поможем!

Негр действительно был так измотан несколькими часами бега, долгим сиденьем на дереве и беспокойством за своего друга, что даже не мог отцепиться от ствола. Шварц позвал себе на подмогу двух ниам-ниам, и совместными усилиями трех мужчин наконец удалось спустить на землю обессилевшего раба.

А Толо все еще не понимал, что спасен. Он не слушал никаких уговоров и стонал, не переставая. Он едва мог переставлять ноги, так что его пришлось почти нести к лодке. Оказавшись внутри нее и увидев лежащего на скамейке у руля Лобо, Толо вскрикнул от радости и упал без сознания.

Счастью Лобо не было границ. Правда, обморок друга поначалу сильно его расстроил, но немцы уверили, что Толо скоро очнется. Так и случилось: через несколько минут негр начал подавать признаки жизни, однако сознание вернулось к нему не полностью. Он метался в бреду, стонал и жаловался и непрерывно умолял кого-то смилостивиться над его товарищем Лобо. Пришлось снова открыть аптечку и дать ему успокоительное средство, которое быстро помогло ему заснуть. Больного положили на скамейку у руля вместо Лобо, а тот улегся в середине лодки.

Когда все немного успокоились, собрался совет, чтобы обсудить дальнейшие планы. Лобо настаивал на том, чтобы послали человека в Омбулу и предупредили тамошних жителей о готовящемся на них нападении. Ни он сам, ни Толо идти не могли, никто из ниам-ниам не знал дороги, да и не сумел бы выполнить такое трудное и опасное поручение. Следовательно, это могли сделать или немцы, или Сын Тайны. Последний слушал переговоры, не произнося ни слова; он вообще предпочитал не раскрывать рта без крайней необходимости.

— Как же нам быть? — спросил Шварц по-немецки. — Конечно, если рассуждать здраво, нам не стоит ввязываться в это трудное и рискованное дело, однако человеческий и христианский долг требует нашего вмешательства. Имеем ли мы право обречь на гибель целую деревню, которую в наших силах спасти? Что скажешь, доктор?

Брови Серого мрачно сдвинулись, а кончик носа устремился ввысь, как будто хотел взглянуть на собеседника своими широкими ноздрями, после чего Отец Аиста разразился гневной тирадой:

— Я скажу, что, если ты еще раз обзовешь меня доктором, слышь ты, смельчак, я уж тебе так врежу в твое окно, что все стекла вылетят наружу! Я называю тебя Зепп, и ты должен звать меня Нац, и если ты имеешь что-нибудь против, можешь катиться ко всем чертям! Понял?

— Ох, прости меня ради Бога, это больше не повторится! — засмеялся Шварц.

— Да уж, я бы попросил! Каждому нужно воздавать по заслугам, но между друзьями нет места титулам и званиям. Может, еще скажешь, ты хочешь отменить наш брудершафт?

— Ну что ты, мне это и в голову не может прийти!

— Твое счастье, иначе тебе бы, ей-ей, пришлось несладко, потому как я не перешел бы с тобой опять на «вы», а стал бы уж величать тебя только «он». А насчет этой треклятой Омбулы, я бы посмотрел, есть ли она на моей карте. Я-то пока знаю только, что она где-то в местах проживания негров-беланда.

С этими словами он достал из сумки старую, истрепанную и засаленную карту, разложил ее на коленях и стал сосредоточенно изучать. Нос его, разумеется, не остался в покое и принялся усердно елозить по всей поверхности карты, явно желая провести самостоятельное исследование местности.

— Нет, — сказал Пфотенхауер через некоторое время, снова складывая карту и засовывая ее в сумку. — Беланда живут между народами бонго и ниам-ниам, то бишь к юго-западу отсюда, около гор Памбиза, но деревни Омбула на этой карте нет, так же как и в моей голове.

— Памбиза! — воскликнул Лобо, уловивший в чужой речи знакомое название.