Он издал хилый смешок:

— Так он, говорит, общался прям с одним из тех, что этот орган прошел. Ну, понятно, мысленно… Живьем он его не видел, его ж тут больше нет. А то мы бы лучше к нему наведались, чем к тебе. Но тот, говорит, мужик получил, что хотел. Как, говорит, мечтал зажить, в точности так и живет. А ты говоришь!

Дедушка Ярослав проговорил еще спокойнее:

— И по-вашему такое возможно? Вы бы себя послушали… Смех да и только. Это же все чистой воды фантазия!

"Значит, он и вправду существует!" — Лилька обмерла от этой мысли. Дедушка говорил "чистой воды фантазия" о тех вещах, которые вызывали у него восхищение, но объяснить красоту которых было невозможно. Например, закат солнца… Или запах весны… Или…

— Тебе когда-нибудь делали очень больно?

Едва не вскрикнув, Лилька изо всех сил вцепилась в пододеяльник. Он легонько треснул под ее руками — все в их доме было таким же стареньким, как дедушка. Разве он выдержит, если ему сделают очень больно?

Но дедушкин голос прозвучал очень ровно:

— Я имел дело с советским НКВД. Не думаю, что в пытках вы окажетесь изощренней их.

Они так дружно заржали, что Лильке представилась тройка коней, скаливших огромные желтые зубы. Это были злые кони.

— Хорошо, руки тебе тогда не покалечили! Ты нам на органе и сыграешь.

— Я — настройщик, — глухо отозвался дедушка. — Слух у меня отменный, но этого мало, чтобы…

— А кто в той комнате? — неожиданно спросил тот рычащий, которого Лилька еще не придумала, кем обозвать. Ей очень не хотелось сравнивать его ни с тигром, ни со львом, потому что те были такими симпатичными, хоть и хищниками.

Дедушкин голос вовсе лишился интонаций:

— Никого. Это мастерская.

Ее руки сами схватили со стула брошенные маечку и шорты. Через какие-то секунды Лилька уже залезла на подоконник и без опаски выпрыгнула в окно. Она проделывала это тысячи раз — первый этаж. Кто же летом выходит через дверь с первого этажа?!

Правда, на этот раз она здорово отшибла пятки, ведь прыгать босиком ей еще не доводилось. Приподнявшись на носочках и кривясь от боли, Лилька пробежала мимо второго подъезда и свернула за угол. Темные кусты вытянулись вдоль дороги спасительным укрытием. Низковатым, правда, но Лильке не слишком пришлось пригибаться, она вообще была маленькая.

Не давая боли в пятках справиться с собой, она побежала, прячась за кустами, к тем домикам, куда они с девчонками иногда лазили за малиной и ранетками, и где было целое множество коротких переулков, путаных, как коридоры лабиринта. В одном из тех домов Лилька однажды нечаянно отломила острую макушку доски в заборе и с тех пор старалась там не появляться. Хотя ее тогда и не поймали, ей все равно было стыдно.

Она металась от одного забора к другому, пугаясь собственного сердца, вытягивала шею и прислушивалась, присев на корточки. И нисколько не верила тишине, казавшейся подозрительно сонной — разве можно спать, когда такое творится? А шакалы и гиены умеют подкрадываться неслышно… И тот, третий, наверное, тоже… Кем бы он ни был…

Ее ни разу не потянуло заплакать: страх выжег слезы, но проступил на спине. Мокрая майка противно липла к телу, и Лилька попыталась отодрать ее, изогнувшись и сунув руку за спину. Но ткань, как заколдованная, тут же снова приклеилась к лопаткам. Лилька только рыкнула от злости и оставила майку в покое.

Правда, та ни в какую не давала забыть о себе: теперь, когда Лилька никуда не бежала, влажный материал стал остывать так стремительно, что у нее застучали зубы.