Веревка поддается. Высвободив мизинец и указательной палец правой руки, Мона перекручивает ее, натягивает волокна на лезвии.

– Просто надрез, – шепчет мужчина.

И делает еще один шаг. Веревка трещит.

Мона напрягает левое плечо. Треск становится громче.

– Хм? – удивляется мужчина и недоуменно склоняется к ней.

Веревка лопается.

Сжав зубы, Мона размахивается левой. Тихий удар. Даже удивительно, насколько тихий. Впрочем, нож попал в очень мягкое место, точно за пищевод, и бог весть сколько он перерезал связок, мышц и сосудов.

Кровь выбивается вдоль лезвия крошечными яростными фонтанчиками, как от булавочных проколов в шланге. Мужчина, приоткрыв рот, смотрит на Мону. Во рту у него уже скапливается кровь. Не веря себе, Мона отвечает на его взгляд.

А потом в ней вскипает ярость.

«Моя дочь, черт побери!» – вспоминает она.

Выронив ручное зеркальце, она взмахивает правой рукой, вцепляется в макушку склонившемуся к ней мужчине, а левой налегает на нож.

Горячая волна крови захлестывает ее – неожиданно, хотя следовало бы ожидать, ведь она чуть не обезглавила противника. Пока он валится наземь, у нее в голове одна мысль: «Хорошо, хоть рот у меня был закрыт».

Он еще подергивается, выплескивая кровь (это Мону не удивляет, она несколько раз бывала на месте убийства, успела понять, как много крови в человеческом теле), и замирает.

Где-то слышен негромкий раскат грома.

– Дерьмо, – бранится Мона. Она не собиралась переправлять ублюдка прямиком в новое тело. Однако, похоже, так и вышло.

Мона разглядывает себя в линзах. В крови с головы до ног. Зато живая. И, оказывается, вовсе на так уж слаба. Что довольно странно, учитывая, сколько потеряла крови.

«А может быть, – думает она, разглядывая себя в линзах, – это оттого, что ты не совсем человек».

Она рассматривает оставленный перед линзами сосуд с кровью. Ее тянет прикоснуться – иначе не поверить, что в ней был ребенок и что этот ребенок, возможно, – ее дочь.

«Ни черта не понимаю», – заключает Мона. Однако она знает кое-кого понимающего.

Прежде чем осмелиться выйти в коридор, она разувается и бесшумно, быстро движется по растресканному бетонному полу. «Глок» при ней, но хотелось бы обойтись без него (потому что будет шум, а хрен его знает, на что способна сучка в голубом костюме), так что для большей уверенности Мона засунула за ремень шортов два ножа.

Довольно скоро она слышит разносящиеся по коридору голоса.

– …если Она нам обрадуется, – произносит мужской голос.

– Как же не обрадоваться? – отвечает другой. – Мы же Ее дети.

– Но Ее так долго не было. Вспомнит ли Она нас?

Короткое молчание.

– Об этом я не подумал. Сомневаюсь, что Она могла забыть.

Мона крадется на звук. Добравшись до ответвляющегося налево прохода, вслушивается.

– А ты Ее помнишь? – спрашивает первый голос. – Я забываю… иногда… Ее ужасно трудно вспоминать. Я помню, как был счастливым. Кажется, помню. Но то было очень давно.

– Нам полагалось здесь быть счастливыми. Мы так решили.

– Знаю.

– Но мне… признаться, мне это… трудно давалось. Не так легко, как я думал. Может, Веринджер ошибся.

Молчание затягивается.

– Не знаю. Может, все мы ошиблись. Может, Она разберется.

Мона при помощи одной из ручных линз заглядывает за угол. Перед лабораторной дверью на бетонном полу сидят, по-ребячьи поджав ноги, двое мужчин.