— Когда я нес тебя наверх, после того как ты упала в обморок, я уже знал, что всегда буду защищать тебя и больше не позволю, чтобы ты подвергалась опасности.

— И ты был тогда… так добр ко мне… и так хорошо меня понимал.

— Я думал, что ты во мне нуждаешься, моя радость.

— Так… оно и было.

— А потом, — продолжал герцог, — с каждой минутой я влюблялся в тебя все сильнее и сильнее, пока уже не смог этого скрывать.

— Неужели ты и вправду меня любишь? Прошу тебя, скажи мне об этом еще раз.

Герцог вновь прильнул к ее губам и, немного погодя отстранившись, потянул ее за руку.

— Может быть, поднимемся наверх, моя хорошая?

Она затаила дыхание, и он быстро прибавил:

— Обещаю, я не сделаю ничего против твоей воли. Но, моя радость, хотя целовать тебя доставляет мне несказанное наслаждение, поцелуи — это лишь начало любви, и мне еще многому нужно будет тебя научить.

Спрятав лицо у него на груди, Онора прошептала:

— Я хочу… чтобы ты научил меня… И теперь, когда я знаю… что ты меня любишь… я хочу… чтобы у нас с тобой… был ребенок.

— Ну, с этим еще успеется, — улыбнулся герцог. — И тем не менее, моя любовь, мне кажется, что это будет красивый ребенок, поскольку дети любви не могут быть иными.

— Очень, очень красивый! — воскликнула Онора. — Ведь все, что я чувствую и что чувствуешь ты, так чудесно, словно сам Господь благословил нас.

Герцог понимал, что Онора права, и, не в силах больше сдерживать переполнявшую его радость, закрыл ей рот поцелуем.

Он и раньше испытывал безудержное желание, которое охватило его сейчас. Но где-то в глубине души чувствовал, что это еще не настоящая любовь, в честь которой поэты слагают стихи, а композиторы пишут песни.

И вот теперь наконец-то и ему довелось обрести свою любовь. И как это ни странно, она предстала ему в образе хрупкой молоденькой девушки, почти ребенка, которой были пока неведомы чувства зрелой женщины. Герцог был уверен — превратить нежный бутон в пышный цветок будет самым увлекательным занятием, которым ему когда-либо приходилось заниматься.

Сейчас ему казалось, что иметь такую жену — юную, нежную, не испорченную ни мужчинами, ни женщинами — счел бы за счастье любой мужчина.

Она принадлежала ему, ему одному, чистая, словно нетронутый лист бумаги, который ему предстоит заполнить. И от того, чем он заполнит его, зависит вся дальнейшая жизнь Оноры — хорошей она будет или плохой.

Осознав это, герцог на секунду почувствовал нечто вроде страха.

Перед его мысленным взором промелькнула вся его прошлая жизнь, и герцог внезапно устыдился многих своих поступков — они были недостойны его и несовместимы с его собственными идеалами. Он решил, что Онора никогда не должна узнать о его былых заблуждениях.

Целуя ее сейчас, герцог поклялся, как не клялся еще никогда в жизни, что будет достоин своей чистой, нежной жены.

— Я люблю тебя! — воскликнула Онора, когда он наконец оторвался от ее губ. — Люблю тебя! Люблю! Ты для меня все, о чем я мечтала и думала, что потеряла навсегда… когда мне пришлось выйти за тебя… замуж.

— Ты рада или огорчена? — шутливо спросил герцог.

Онора рассмеялась звонким смехом, который он так любил.

— Как ты можешь задавать такой… нелепый вопрос! Очень, очень рада!

И вдруг испуганно вскрикнула:

— Что было бы, если бы я отказалась стать твоей женой и приняла бы… постриг?

Герцог не ответил, лишь крепче поцеловал ее — ему страшно было вспоминать, что он мог ее потерять.