Я был поражен, каждую картину разглядывал минут по пять, если я точно выражаюсь, Алекс писал в манере реализма, что-то типа картин – «Опять двойка», «Письмо с фронта», или «Ленин на каком-то там съезде комсомола». Выхваченные мгновения из жизни, как фотографии.

Вот, например «Барсеточник и Губочан». Я сразу узнал Невский проспект, пузатый автомобильчик передние двери настежь, рядом мальчишка лохматый, глаза круглые, в спортивном костюме с эмблемой «Газпрома». В двух шагах преомерзительнейшая личность, то ли цыган, то ли кавказец затягивается сигаретой, пальцы длинные, изящные, как у пианиста. Он «сочувствует». У прохожих головы повернуты в одну сторону, секунду назад кто-то улизнул мимо них за угол. Водитель автобуса отвернулся, он все видел, ему жалко футболиста, но хули тут сделаешь, здоровье дороже.

Еще «гобелен» – «Италия, мозги ссыктым!» Задний двор рынка, два армянина, один сидит на ящике и показывает товарищу ботинок, подошва отклеилась наполовину. Он жалуется. Товарищ слушает в пол уха, глядит в сторону, там идет девушка, очень молодая, не красавица, грустная, в общем, стопроцентная девственница. За забором кипит рынок – люди, узбеки, собаки, арбузы.

Самая потрясающая картина «Кожновенерический диспансер № 14». Здесь словами трудно описать. Вот равнодушная баба в белом халате выходит из кабинета, два придурка счастливых, в руках бумажки – все в порядке! Поодаль, в кресле у окна, очень красивая, молодая женщина, в глазах ужас, смотрит в одну точку ей в другой кабинет. И в центре картины диван, сидит очередь из нескольких человек. Надо видеть эти лица. Потрясающе.

Было еще много разных полотен, но Алекс куда-то спешил, уже на улице он спросил:

– Пишешь?

– Пишу…

– Тебе надо издаваться. Я приеду осенью, поговорю кое с кем, у меня много друзей.

– Буду ждать.

– Я видел Ю в Берлине.

– Чего?

– Она собирается в Ленинград, только еще не решила когда. Родители погибли во время теракта в Иерусалиме, а так ничего, выглядит лучше нас.

Таксист посигналил, Алекс пожал мне руку.

– Все, до сентября, я передам от тебя привет!

– Пока…

У меня есть четыре листа с текстом, рожденным еще под клавишами печатной машинки. Потертые грани сгибов лоснятся, буквы кривые, первые мое письмо, первый залп одиночества, «глава первая».

Мы тогда постоянно бегали от кого-то, или за кем-то, гремело железо в карманах, носили джинсовые куртки и в магазинах расплачивались долларами…

«Грабануть «Аметист», ювелирный маг на углу Большого проспекта и улицы Ленина, мы додумались неделю назад, был день моего рождения, на троих кастрюля с коктейлем «полспирта – полводы», булка и майонез.

– За тебя, Толстый.

– Давайте…

– Ну, за Победу!..

– Давай.

Пили лениво, по очереди, с одной поварешки. «Рояль» уже не лез в глотку, Толик продолжил начатый ранее разговор.

– Я все продумал, одиннадцать шагов от дверей до самой дорогой витрины. Стекло клац! Сгребаем камни в мешочек, уходим.

– А милиционер сидит и подсказывает быстрее, ребята, золотишко не забудьте.

– Чего-нибудь придумаем…

– Толстый прав. Если не мы, кто-нибудь все равно щипанет этот «Аметист», опередят сволочи, какие-нибудь «воркутинские».

Красиво все это было планировать, рисовать план на бумажке, стрелочки, крестики.

– Может, дождемся октября, будет темнее вечерами, дожди, собака след не возьмет.

– Нас опередят, – повторил Толик, – в Москве, что творится, ни одного живого «обменника», дым – война – не видно ни хуя.