— Ты никогда не любила меня, мама? — Рамиэль вздрогнул, услышав затаенную боль в вопросе Элизабет. — Ты никогда не любила своих внуков?

— Да, я никогда не любила тебя, Элизабет. Я всегда знала, что какой-нибудь мальчик, которого любил Эндрю, однажды станет твоим мужем и мне придется принять его в моем доме. Таков путь общества уранианцев. А насчет моих внуков… У Филиппа тоже темно-рыжие волосы. А Ричард отказался пойти по стопам моего отца. Не выпьешь ли чаю?

Рамиэль просто кожей ощущал гнев Элизабет против женщины, которая сознательно поощряла надругательство над своими внуками, ее боль за все эти годы лжи. Ложь, которую покрывал сам Рамиэль.

Он говорил ей, что уранианцы — это общество молодых поэтов. Он только не сказал ей, что эти так называемые поэты были группой образованных мужчин, которые на манер древних греков брали под свое покровительство мальчиков, якобы с целью направлять их на путь истинный, продвигать их будущие карьеры, а сами развращали их.

— Нет, мама, я не хочу чая.

Элизабет позволила Рамиэлю взять ее за руку. Ребекка отступила, давая им пройти.

— Мой отец, весьма образованный человек, позволил мне изучать древних греков. Я полагаю, арабская философия также основана на греческих традициях.

Рамиэль напрягся. Ребекка вскинула голову. Злорадство светилось в глубине ее изумрудно-зеленых глаз. Она готова была пойти на все, лишь бы разрушить счастье дочери. И именно сейчас она собиралась сделать это. А Рамиэль не мог ее остановить.

— Тебе пришлось не по нраву то, что ты узнала сегодня, Элизабет? Но педерастия — это древняя традиция. И бастард, с которым ты спишь, жил в Аравии, а там на подобные вещи смотрят совсем иначе. Может, тебе следовало осведомиться о его собственных пристрастиях и предпочтениях, прежде чем осуждать своего отца?

Рамиэль еще ни разу в жизни не ударил женщину. Он схватил Элизабет за руку и почти выволок ее вон из гостиной, вон из дома, который никогда не был ее домом. С мрачным лицом он помог ей подняться в экипаж и сам сел напротив нее.

— Ты когда-нибудь был с мужчиной?

Ее вопрос был настолько предсказуем, что у него на глаза навернулись слезы.

Он жаждал от нее большего.

Он жаждал доверия, он хотел, чтобы она приняла его так, как он принял ее.

— Да.

Рамиэль закрыл глаза от нахлынувшей боли воспоминаний. Он пытался уцепиться за нее. Боль была естественной, она приносила облегчение. Но память об удовольствии просачивалась сквозь обрывки времени. Вместе с сомнениями насчет себя самого.

Он тогда спал. Он не знал, кто ласкал его. Все, в чем он был уверен, это то, что проснулся от острого наслаждения, которое сменилось ослепительной, пронзительной болью. Джамиль сидел на нем верхом, словно он был женщиной, а евнухи удерживали его на полу, позволяя брату получить полное удовольствие. Потом Джамиль вытерся о Рамиэля и сказал с издевкой: «Вот теперь ты не совсем мужчина, верно, братец?»

Когда Рамиэлю было только тринадцать лет, Джамиль обучил его искусству владения ножом. Так что Джамиль не слишком долго прожил после этого, чтобы похвастать, как он лишил «девственности» Рамиэля.

У арабов было особое название тому, что с ним сделали, — dabid — насилие над мужчиной в беспомощном состоянии, во сне или под воздействием наркотиков. Рамиэль так и не смог признаться отцу, за что он убил его наследника.

А сейчас голос Элизабет безжалостно хлестал его:

— …Значит, ты ничем не лучше моего мужа или отца.

Рамиэль не считал так, глубоко входя в ее тело, а сейчас в душе его появились сомнения.

Дьявольщина! Он не поддастся шантажу женщины ради секса, но и плакать из-за нее не будет. По крайней мере на это его хватит.

— Ты вернешься домой со мной? — Вопрос вырвался из самых сокровенных глубин его души.