— Очень хорошо. Я здесь для того, чтобы учить вас, дорогая, и ни для чего другого.

— Возможно, мы оба чему-нибудь научимся.

— Возможно. — Он предложил ей руку.

Элизабет оперлась на нее, ощущая под шелковой тканью тугие мышцы. Ее вдруг обдало жаром — от его взгляда, устремленного на ее грудь. Элизабет непроизвольно распрямила плечи, слишком поздно сообразив, что от этого движения грудь подалась вверх, едва не выскочив из скрипучего корсета.

В глубине бирюзовых глаз плясали веселые искорки.

— Правило номер три. С завтрашнего утра, собираясь ко мне, вы оставите все шерстяные вещи дома. Вы можете носить шелк, муслин, бархат, парчу — все, что угодно, только не шерсть.

— А на вас, лорд Сафир, — не задумываясь, дерзко спросила она, — что будет надето?

— На мне будет надето ровно столько, сколько вы пожелаете.

У Элизабет пересохло во рту, когда она представила себе теплую смуглую плоть, увенчанную пылающей от желания головкой. Нет, такой мужчина, как он, не может вожделеть женщину, в волосах которой появились серебряные нити, а тело располнело после рождения двоих детей.

— Мы учимся, лорд Сафир, а не играем фарс.

Со всех сторон стали поворачиваться головы, чтобы увидеть, кто позволил себе так весело расхохотаться. Молодая женщина прикусила губу, чтобы не присоединиться к нему.

Конечно же, не было ничего смешного в том, что светское общество стало свидетелем неудержимого веселья лорда Сафира, причем она держала его под руку, привлекая к себе всеобщее внимание. Но как Элизабет ни старалась, она сама не смогла удержаться от улыбки.

Изумрудные глаза перехватили взгляд Элизабет, глаза ее матери. Ребекке было не до веселья. Элизабет резко отстранилась, и смех Рамиэля замер.

Элизабет повернулась и быстро зашагала прочь от него. И в этот момент она ощутила, как что-то умерло у нее внутри.

— Рад вас видеть, миссис Петре.

— Доброе утро, лорд Сафир.

Его губы кривились в улыбке, пока она методично стягивала с себя серые кожаные перчатки.

Он налил дымящийся кофе в фарфоровую чашку с голубыми прожилками, затем плеснул в нее холодной воды, прежде чем передать Элизабет.

Ей явно не хотелось принимать угощение, но строгое английское воспитание предписывало не обижать хозяина дома отказом. Рамиэль следил за ней, страстно желая, чтобы она взяла чашку. Его глаза радостно вспыхнули, когда она все-таки приняла ее. Он хотел ее. Он хотел, чтобы она познала плотские желания. Он хотел, чтобы она возжелала его — мужчину, рожденного на Западе, а возмужавшего на Востоке. Мужчину, вкусившего горьких плодов страстей и тем не менее жаждавшего от женщины чего-то большего.

Кофе по-турецки мог послужить хорошим началом.

Лицо Элизабет окружили клубы горячего пара; она подула на чашку, сделала один глоток, другой, третий… Отодвинув чашку к краю стола, она вытащила из сумочки свои записи.

— Выбор учебника меня несколько смущает, лорд Сафир. — Подняв голову, она встретила его насмешливый взгляд. — Шейх дает очень мало указаний, как доставлять удовольствие мужчине.

Рамиэль пригубил кофе из своей чашки, вдохнув густой сладкий аромат, горько-сладкое напоминание о том, что он когда-то принимал как должное.

— «О, вы, мужчины, — начал цитировать он вполголоса, — готовьте женщину к наслаждению, ничего не упускайте, ни малейшей детали, если хотите добиться вашей цели. Исследуйте ее с великим усердием, полностью отдавайтесь этому, и пусть ничто не отвлекает ваши мысли… И только после этого приступайте к делу, но помните: начинайте не раньше, чем ваши поцелуи и любовные игры возымеют действие».