– Должно быть, вы все же ошиблись, Евгения Ивановича определенно нет дома – заявляю вам это со всей ответственностью, потому как я не горничная здесь, а хозяйка.

Дама вскинула брови:

– Так он женат? – Теперь она осмотрела меня с любопытством. И усмехнулась: – Чудесно! Вы позволите мне убедиться, что он и впрямь не дома?

Не дождавшись ответа, она сделала еще шаг, желая протиснуться в гостиную, но я предупреждающе уперла руку в косяк двери.

– Нет, – ответила вежливо, но однозначно.

Незнакомка поджала губы, подумала недолго и полезла в ярко алый велюровый ридикюль, истерически пытаясь в нем что то найти.

– В таком случае передайте ему записку, будьте так любезны!

Пока искала, руки ее тряслись столь сильно, что содержимое ридикюля, предмет за предметом, падало на паркет. Надушенный кружевной платок, на уголке которого я угадала вышитую букву «H», баночка с помадой, флакон духов, который я едва успела подхватить – не то разбился бы вдребезги и квартира пахла бы незнакомкой месяц как минимум. Когда я подняла, чтобы отдать, выпавшую тонкую книжицу, вроде документа, дама выхватила ее из моих рук с такой прытью, будто это был чек на миллион рублей.

Карандаша, впрочем, она так и не отыскала. И дышала глубоко и часто, а под вуалеткой уже блестели дорожки новых слез. Я почувствовала острую жалость – бог знает, кто она такая, но по всему видно, что у нее и впрямь что то приключилось. Быть может, Женя как раз сумеет помочь?

Я подала ей карандаш и блокнот, что лежали здесь же, на столике у зеркала, а она, неловко поблагодарив, принялась наскоро писать что то.

«Да кто же она такая? – Я мучительно перебирала в уме варианты, один другого неприятней. – Хоть бы имя назвала».

И все же мне было ее жаль.

– Евгения Ивановича и правда нет дома, но я обещаю передать записку, едва увижу его. Вам нехорошо?

На участливый вопрос незнакомка не ответила, теперь торопясь уйти. Оторвала блокнотный лист, неровно свернула его два раза и протянула мне:

– Будьте любезны передать.

Хлюпнула носом, развернулась и вышла вон, закрыв за собою дверь.

Хорошо начинается семейная жизнь.

Записка жгла мне руку, пока я несла ее в Женин кабинет… И ведь даже не запечатана – он никогда не узнает, если я загляну в нее. Немногие смогут понять, скольких сил мне стоило удержаться. Но я все таки сделала это, просто оставив записку на столе и чуть придавив ее уголок лампой.

Я вышла замуж за Ильицкого, отдала свою судьбу в его руки, а значит, должна во всем доверять ему. Кроме того, я не была слишком наивной, чтобы не понимать – у моего мужа до встречи со мною была долгая и отнюдь не монашеская жизнь, подробности которой мне вовсе не хотелось знать. Потому я плотно закрыла дверь в кабинет и решила о записке больше не думать.

В конце концов, у нас с Женей настолько особенная близость, что он сам мне непременно все расскажет!

Однако я ошиблась.

– Никита сегодня превзошел сам себя, – сказала я за ужином, подливая мужу апельсинового соуса, – по моему, он добавил к птице какие то травы. Базилик, кажется.

– Не думаю, – качнул головой Женя. – Просто к тарелкам присохло что то.

Меж тем он продолжал доедать курицу – не без аппетита даже. А вот меня слегка замутило. Прискорбно сознаваться, думала я, откладывая нож и вилку, но, несмотря на оконченный с отличием Смольный, хозяйкой я оказалась самой что ни на есть дрянной…

Но я старалась изо всех сил.

– Милый, – я потянулась через стол и игриво погладила Женину руку, – я подала сегодня объявление о найме кухарки, обещаю, что мы едим курицу последний раз в жизни.