— Исаак будет возить вас в лодке вверх и вниз по реке. Жерар улыбнулся ей так, словно они были любовниками, и неслышной походкой направился к двери.

— Не доверяю я ему, — озабоченно сказала Дженни. Николь махнула рукой.

— Он вполне безобиден. Просто ему хочется, чтобы его окружали почтением, вот и все. Я уверена, что он скоро поумнеет.

— Ты слишком доверчива и во всех видишь только хорошее. Советую тебе — держись от него подальше.

Николь не давала себе ни минуты отдыха. Она наняла работника, и они засеяли новый участок пшеницей и ячменем. Жерар с большой неохотой согласился помогать на мельнице, но по его виду становилось ясно, что он считает недостойным иметь дело с американцами. Николь приходилось постоянно поддерживать его разговорами о том, как ее дед-герцог два года проработал на мельнице.

Вопрос о том, чтобы близнецы вернулись в Эрандел Холл, не возникал, и Николь считала это знаком доверия со стороны Клея. Раз в неделю Исаак перевозил детей на другой берег навестить дядю.

— Он скверно выглядит, — однажды сообщил Исаак, вернувшись оттуда.

Николь не стала даже расспрашивать, о ком он говорит, она и так знала, что речь идет о Клее. Как она ни старалась довести себя до изнеможения тяжелым трудом, мысль о нем не покидала ее ни на минуту.

— Он слишком много пьет. Это добром не кончится.

Николь отвернулась. Казалось бы, ей следовало бы радоваться, что он несчастен, ведь он это заслужил, но она не радовалась. Тяжело вздохнув, она отправилась на огород и взялась за тяпку. Может быть, несколько часов тяжелой работы немного отвлекут ее, помогут хоть на какое-то время забыть о Клее.

Час спустя она прислонилась к дереву и отерла рукой лицо, по которому струился пот.

— Смотри, что я тебе принес, — услышала она голос Жерара. Он протягивал ей запотевший стакан с лимонадом. Она кивнула в знак благодарности и залпом осушила его. Жерар двумя пальцами снял травинку, прилипшую к рукаву ее хлопкового платья.

— Тебе не следует так много бывать на солнце. Ты испортишь цвет лица. — Он провел по обнаженной руке от локтя до запястья.

Николь так устала, то ей лень было даже тронуться с места. Они стояли в густой тени в дальнем конце огорода, где их не было видно ни с мельницы, ни из дома.

— Я так рад, что мы вдвоем и нам ничто не может помешать, — глухо проговорил Жерар, придвигаясь к ней поближе. — Как это неприятно, что мы живем в одном доме, но нам никогда не удается посекретничать с глазу на глаз, подальше от любопытных ушей.

Николь не хотелось обижать его, но поощрять не хотелось еще больше. Она поспешила отодвинуться от него.

— Вы можете поговорить со мной в любое время, и в моем доме нет никого, от кого я должна была бы что-либо скрывать.

Он вновь приблизился, взял ее за руку и, лаская, стал перебирать тонкие пальцы.

— Николь, ты единственная, кто может меня понять. — Он говорил по-французски, придвигая лицо все ближе и ближе к ее лицу. — У нас одна родина, и мы связаны общей бедой.

— Я теперь считаю себя американкой, — по-английски ответила Николь.

— Как ты можешь? Ты француженка, а я француз. Мы принадлежим к роду великих Куртеленов. Подумай о том, что мы могли бы продлить его!

Глаза Николь сверкнули гневом, она выпрямилась.

— Как вы смеете! — вскричала она. — А моя мать? Вы что, забыли о ней? Вы женаты на моей матери и делаете мне грязные предложения, как какой-нибудь судомойке!

— Как я могу о ней забыть, когда ее вопли денно и нощно разносятся по всему дому. Я скоро потеряю рассудок. Как ты думаешь, могу я хоть на минуту забыть, что эта женщина лишила меня свободы? Что она может мне дать? Разве она может дать мне детей? Я мужчина, здоровый мужчина в расцвете сил, и заслуживаю того, чтобы иметь детей.