Эстер, от неожиданности пугаясь, соскакивает с подлокотника кресла и отворачивается. Кожа на груди под воротником идет мурашками, ей не хватает воздуха.

— А, Робин! Нет-нет, конечно нет, — говорит Альберт, и щеки у него пылают.

В напряженной тишине слышно дыхание Эстер.

— Доброе утро, мистер Дюрран. Надеюсь, вы хорошо спали? — произносит она наконец сдавленным голосом, более высоким, чем обычно.

Робин Дюрран улыбается ей своей привычной томной улыбкой: губы растягиваются медленно, от середины к краям. Мгновение его взгляд как будто пронизывает ее насквозь. Она чувствует, как лицо заливает жарким румянцем, ей хочется отвести глаза, закрыть лицо руками, как ребенку. Но нельзя. Кровь громко пульсирует в висках, приливает к щекам, и она знает, что он видит ее румянец. Еще секунду он удерживает ее своим взглядом, затем моргает, непринужденно обводит глазами комнату.

— Хорошо, благодарю вас. Здесь мне всегда отлично спится — деревенская тишина благостна для тела и разума. Вы так не считаете?

— Да-да, конечно, — выдавливает Эстер. Она кашляет, прочищая горло, и переплетает пальцы. — Мне всегда казалось, что деревня умиротворяет, — прибавляет она, однако Робин Дюрран смотрит на викария, и здесь его медленная улыбка производит совершенно иное действие.

Альберт, кажется, затаил дыхание, он сам растягивает рот в неуверенной улыбке.

— Так что же? — спрашивает он, и Робин Дюрран улыбается шире.

— Да, Альберт. Да! Я их видел! — говорит он.

Альберт хлопает в ладоши, не в силах выразить радость словами, прижимает сложенные ладони ко рту, словно в молитве, все его прежние тревоги улетучиваются. Какое-то пугающее предчувствие стискивает внутренности Эстер, подобно злобному червю, однако она даже под страхом смерти не может ни дать ему название, ни понять, что теперь делать.

Глава шестая

В понедельник, в разгар солнечного утра, Кэт стирает белье Эстер в деревянном корыте, полном мыльной воды. Она вышла во двор, где можно брызгаться как угодно, ощущая при этом на лице лучи солнца. Эти предметы одежды считаются слишком деликатными, чтобы отправлять их к прачке, и стирать их дело хлопотное. Кэт выдергивает китовый ус из половинок корсета и промывает пластины по одной, затем берет мягкую щетку, чтобы, осторожно проводя по атласной ткани сверху вниз, согнать с нее все пятна и запах пота. Половинки корсета необходимо выполоскать у колонки, вставить обратно пластины китового уса, возвращая изначальный вид, и разложить сушиться на солнце, чтобы придать белизну. Каждые полчаса, пока части корсета сохнут, ей приходится проверять их, подправлять, подтягивать, чтобы сохранить правильную форму.

Панталоны на этот раз в пятнах. На ластовице и штанинах темные следы запекшейся крови, которые становятся коричневыми в воде и источают запах ржавого железа. Кэт морщит нос, оттирая их, выжимая, споласкивая, повторяя все заново; руки у нее болят и распухают от воды. Она рада, что Джордж не видит ее за этой работой.

— Ты еще не закончила? — удивляется миссис Белл, высовываясь из двери буфетной.

Кэт сердито показывает ей пятна.

— Двенадцатилетняя девчонка сумела бы подоткнуться лучше, чем жена викария! — восклицает она.

— Придержи язык! — Шокированная, Миссис Белл озирается по сторонам.

— От души желаю, чтобы викарий исполнил свой супружеский долг и не пришлось бы отстирывать кровь хотя бы девять месяцев. Или ему по сану не полагается?

— Ну, эту пару трудно себе представить… — Миссис Белл невольно хихикает. — Только вот что… Проявляй хоть какое-то уважение, — спешно напоминает она Кэт.

— Между прочим, я ни разу не слышала, чтобы они этим занимались.