Постель Тревора Навроде – где попало. На полу у приятеля, на сеновале в конюшне, которую оставили незапертой (а стало быть, воздух в ней гораздо приятней), в пустующем доме (хотя в наши дни их почти не осталось). Или же он спит прямо на работе, но всегда держит ухо востро, потому что старик Смимз, кажется, никогда не смыкает глаз и может застукать в любую минуту. Трев способен спать где угодно – и усердно упражняется.

Гленда спит на старой-престарой железной кровати, пружины которой весьма любезно приняли с годами форму ее тела, так что получилось обширное углубление. Чтобы днище этого прохвостова ложа не касалось пола, под него подложена пачка дешевых и пожелтевших любовных романов – из тех, при виде которых на ум естественным образом приходит слово «корсаж». Гленда умрет, если кто-нибудь об этом узнает. Ну, или умрет тот, кто об этом узнает. А на подушке обычно лежит старенький плюшевый мишка по имени Шатун. Вообще-то, в лучших традициях сентиментального жанра у такого мишки должен быть только один глаз, но в детстве Гленда, принимаясь за штопку, слегка не рассчитала, и Шатун обзавелся тремя. Иными словами, он просвещеннее среднестатистического плюшевого медвежонка.

Когда мать Джульетты О’Столлоп мебелировала детскую, ей сказали, что эта кроватка впору для принцессы. Она более или менее напоминает ложе аркканцлера, но скорее менее, чем более, потому что состоит из тюлевых занавесок и очень узкой дешевой койки. Миссис О’Столлоп уже нет в живых. Об этом гласит тот факт, что кто-то подпер кровать несколькими ящиками из-под пива, когда она рухнула под весом выросшей девочки. Мать, по крайней мере, уж позаботилась бы, чтобы ящики, как и все остальное в комнате, были выкрашены в розовый цвет и разрисованы коронами.

Мистер Натт только в семилетнем возрасте узнал, что спать можно на специально предназначенном для этого предмете мебели.

Два часа ночи. Сгустившаяся тишина царила в древних коридорах и галереях Незримого Университета. Тихо было в библиотеке; тихо было в залах. Тишина стояла такая, что ее было слышно . Она как будто забивала уши незримой ватой – всюду, куда распространялась.

Бом!

Еле слышный звук – капля золотистой жидкости в непроницаемо черной чаше тишины – прозвучал и замер.

Тишина царила на лестницах, пока ее не прервало шарканье традиционных мягких тапочек Смимза, Свечного служителя, который обходил длинные безмолвные коридоры, перемещаясь от подсвечника к подсвечнику и пополняя их из традиционной корзинки. Сегодня ему помогал (хотя, судя по ворчанию Смимза, помогал недостаточно) один из стекальщиков.

Смимз именовался Свечным служителем, потому что именно так называлась эта должность в университетских документах почти две тысячи лет назад, когда Незримый Университет только был основан. Следить, чтобы подсвечники, бра и, не в последнюю очередь, люстры не пустели, было бесконечной работой. И самой важной, в представлении Свечного служителя. О, будучи допрошен с пристрастием, Смимз признал бы, что вокруг и впрямь полно каких-то людей в остроконечных шляпах, но вся эта публика приходила и уходила, а по большей части, просто путалась под ногами. Окон в Незримом Университете было отнюдь не избыток, и без Свечного служителя в коридорах и залах царил бы мрак даже днем. Смимзу и в голову не приходило, что волшебники могут выйти на улицу и выбрать из бесчисленной толпы кого-нибудь другого, способного лазать по стремянкам с полными карманами свечей. Смимз был незаменим. Как и прочие служители до него.

Позади послышался лязг, когда кто-то раскрыл традиционную приставную лесенку.

Смимз развернулся и прошипел:

– А ну, держи эту штуковину прямо!

– Извините, хозяин, – отозвался временный помощник, пытаясь удержать выскальзывающее из рук и крайне травмоопасное чудовище, в которое превращается любая стремянка при первой же возможности, а зачастую и без таковой.